Чуров род. Татьяна Юрьевна Чурус

пойдут девичьи разговоры-приговоры, да всё про робят, про прынцев чужеземных-заморских, да про чудеса-волшебства всякие диковинные, да про старину про разудалую: ох и славно, ох и лихо!

      А Катька-то Чурова что учудит! Спицы-то у ей деревянные, особельные, с большущими кругляшами на концах (то само́й баушки Чурихи спицы-то – девчонка их таскала украдкою да прятала: авось не прознает – не вызнает баушка!). Вот Катька-то и цыкнет, да ножкой топнет: дескать, ну вас, пустоплётки! А сама попритихнет будто: пальчик эдак к губкам лакомым приложит – и зачнёт:

      – В стародавние-давние времена… – и пошла, родимая головушка: петля за петелькой, словцо за словечком – гладко плетёт, знатно сказ ведёт! Уж и заслушаешься, и заглядишься, и забудешься – потому диво будто дивное из Катиных уст из сахарных выкатывается – да по травушке по муравушке в пляс пускается! Вот оно как!

      А уж что девчонки-то глуподурые рты пораззя́вят, нить из рук поповыпустят, петли поспускают – клубки так и поскачут, так и полетят прочь: изовьются-разовьются да повырвутся!

      А Катя знай своё: спицами мелькает, да с девчонок глаз не спускает: отвернётся какая – на цветочек на одуванчик залюбуется – Катя сейчас кругляшом по лбу: дескать, сказку-то слушай, кому, дескать, сказываю? И нахмурит бровь русую, и погрозит перстом розовым! Ах она Катитка, ух до чего сердита!

      – Вот слушайте дальше… – и пошла, пошла наша выдумщица расписывать нехитрый свой сказ разными шутками да прибаутками. А сама-то ещё и знать не знает, ведать не ведает, бедовая ты головушка, чем и кончит повесть замысловатую и к чему она, повесть сия, приведёт её, нашу мечтательницу, сказительницу, певунью-то. Одно только и ведает девонька: само и скажется, само и развяжется!

      А глаза-то у Кати – ни в сказочке сказать ни пёрышком записать! – ну что озёрца пречистые-глыбокие: так и сияют, так и светятся; кажный малый камушек, что на донышке затаился, видать! А на переносице у Кати голубенька така жилочка – извилистая протока меж озёрцами: ериком али ахом у нас прозывается (вот тебе и ах!). И вся-то она ладненькая: кожа-то, кожа какая – нежная, гладкая, белая… ух! Того и гляди, не удёржишься – надкусишь… ах ты, наливное яблочко! Головочку эдак повернёт, посмотрит на тебя… э-эх!..

      А на солнце-то головка Катина блестит-переливается, будто кто расшил её золотистыми нитями волшебными! Красота неописанная… лакомая… сладкая… с-сочная… Лапушка… гуленька светлая… кровушка буйная, горячая…

      А что сарафанчик наденет голубенький – ну такая душенька, ну такая голубушка: а шейка длинная лебёдушкина, а рученьки-то голеньки-пухленьки, ямочки на локотушечках… павушка… А щёченьки-то румяненные, а губушки-то ах скусны… а носик-то… ах он, носик-разносик гулюшкин… Ну такая сладость, ну такое наливное румяненное яблочко…

      Да Катя и сама чуяла: вот что соком каким наливанным вся наливается! Ну Катя, ну Катя! И что ж с ей деется-т? Ох и добрая девица!

      Только тш-шш-шш… никто об том пока знать не знает, ведать не ведает… тш-шш-шш…

      Дак а что она слышала-то?

      – Ну