В стране «Тысячи и одной ночи». Тахир Шах

мой шаг. Дойдя до конца, мы стали подниматься по лестнице и оказались в помещении с высоким сводчатым потолком. На полу совершенно пустой комнаты лежал матрац и куча тряпья, по всей видимости, заменявшая одеяло.

      Мурад пошарил по матрацу, и мы сели по краям, друг против друга.

      – Вот тут я и живу, – сказал он. – Чувствуйте себя как дома.

      После обмена малозначительными фразами я повел разговор о главном.

      – Моему другу приснился сон, поэтому я здесь, – сказал я.

      Соединив изящные пальцы домиком, сказитель приготовился слушать.

      – Он приглашает вас в Касабланку – рассказывать притчи. Моего друга беспокоит то, что Марокко теряет свою самобытную культуру, повсюду – засилье мыльных опер. Он надеется на вашу помощь.

      Мурад ответил не сразу. Он сидел на краю матраца, едва заметно покачиваясь взад-вперед в глубокой задумчивости. Я уже начал сомневаться, что он вообще заговорит, но тут Мурад произнес:

      – Ваш друг и прав, и неправ.

      – Что вы имеете в виду?

      – Притчи. Их значимость.

      Сказитель взял ветошь, пропуская край ткани между пальцев.

      – Чтобы разбираться в притчах, надо разбираться в людях, – сказал он. Главное в этом деле – слушатели. Завладев их вниманием, вы обретете великую силу.

      – Но по телевизору…

      – Забудьте про него, – сказал Мурад как отрезал. – Телевизор – вещь бесполезная – люди смотрят на картинки, теряя способность фантазировать. Пробудите в них интерес, и они станут воспринимать не глазами, а ушами.

      Мурад поморгал. Он сидел неподвижно, словно бронзовый Будда: сложив руки на коленях, уставившись глазами, словно подернутыми корочкой льда, прямо перед собой. Я что-то сказал, уж и не помню, что. Впрочем, Мурад меня все равно не услышал – он прислушивался к выкрикам разносчика рыбы, долетавшим с улицы.

      И тут меня осенило: а ведь Мурад слепой!

      Толстяк уже несколько недель жил у нас; как-то вечером он протянул мне спичечный коробок.

      Я раскрыл коробок – внутри лежал голыш. Серый с голубоватым отливом, ярко-белая жилка с одного края.

      Толстяк, которого мы прозвали Шлёпкой – он вечно ходил в шлепанцах, – вытряхнул голыш из коробка мне на ладонь.

      Я потер его о щеку.

      – Гладкий.

      Шлёпка улыбнулся и прошепелявил:

      – Конечно, ведь он побывал на самом краю света.

      Я лизнул голыш.

      – Солоноватый.

      – Он лежал в глубоком, бескрайнем океане.

      Я взвесил голыш на ладони.

      – Тяжеленький.

      – Да. А в воде ничего не весит – как пушинка, – сказал Шлёпка.

      – Но это же всего-навсего голыш, – возразил я.

      Толстяк едва заметно усмехнулся.

      – Ну да, для глупца – всего-навсего голыш.

      Мурад рассказал, что зрение у него никогда не было хорошим. Он отличал свет от темноты, видел размытые очертания предметов, но и только.

      – Я никогда не мог положиться на зрение, –