Бессмертные. Джеймс Ганн

пару минут он смог сесть. Прижав колени к груди, он тяжело, неровно дышал.

      – Мне плохо, Коук, – простонал он. – Мне нужен врач. Я умираю, Коук.

      Его голос был полон ужаса.

      – Вызови врача!

      – Я не могу! – пискнул Коук. – Вы разве забыли?

      Больной нахмурился, словно пытаясь осознать сказанное, а затем его лицо исказилось, и левая рука резко метнулась вперед. Он вцепился Коуку в рот и швырнул того в угол. Там человечек скорчился, прижимая руку к кровоточащим губам и с беспокойством следя за больным своими крысиными глазками.

      – Будь здесь! – рыкнул больной. – Не заставляй меня звать тебя снова!

      И тут же забыл о Коуке. Уронив голову, он бессильно стукнул сжатым кулаком по кровати.

      – Проклятье! – раздался его стон.

      Он просидел несколько минут не шевелясь, застыв, словно каменное изваяние. Коук сжался в углу, неподвижный, настороженный. Наконец больной выпрямился, отбросил тяжелое одеяло и встал. Он тяжело прошлепал к окну, жалуясь на ходу:

      – Я болен. Я умираю.

      Подойдя, потянул за толстый бархатный шнур; шторы с шелестом разъехались. Солнечный свет хлынул в комнату, залив фигуру больного и делая его алую пижаму похожей на пламя, а бледное лицо – на тесто.

      – Это ужасно, – заявил он, – когда больной не может вызвать врача. Мне нужен эликсир, Коук. Мне нужно лекарство от этой боли. Я не могу больше терпеть.

      Коук наблюдал; его глаза ни на секунду не теряли из виду высокую тонкую фигуру человека, который стоял в потоке солнечного света и незряче глядел на город. Коук убрал руку ото рта; она была вымазана красным, и кровь продолжала сочиться из трех царапин на губах.

      – Найди мне врача, Коук, – велел больной. – Не важно, как ты это сделаешь. Просто найди.

      Коук тут же вскочил на ноги и удрал из комнаты. Больной все так же глядел в окно, ничего не замечая.

      Отсюда развалины были не так хорошо видны. Город был почти тем же самым, что и пятьдесят лет назад. Но если присмотреться внимательнее, можно было увидеть дырявые крыши, а также дома, где декоративные фасады обвалились и кирпич за ними раскрошился, загромоздив улицы.

      Двенадцатая улица была полностью перекрыта. Кучи булыжника сделали многие улицы непроходимыми. Время действует не так быстро, как человек, но оно неумолимо.

      Далекая, изогнутая словно лук автострада 35, выделяясь на фоне унылого однообразия, привлекала взгляд, словно движение среди неподвижности. Медицинский центр Канзаса отсюда не был виден, скрытый за холмами на юге, но этот огромный, окруженный стенами комплекс на Миссурийском Больничном холме блестел в солнечных лучах подобно бриллианту.

      Подобно острову он восставал из моря убогой серости: царство жизни посреди умирающего города.

      Больной смотрел из окна, как первые щупальца смога наползают с реки на улицы, взбираются по двадцатиэтажной крепости на Больничном холме. Им никогда не достичь ее вершины.

      – Да чтоб их всех! – буркнул больной. – Чтоб их!

      Флауэрс уставился из узкого окошка одноместной