Железный Сокол Гардарики. Владимир Свержин

ничего полезного для себя он там не обнаружит. – Как бы то ни было, вы останетесь при мне. Если желаете, я могу предложить вам службу. Здесь, на границе, всегда нужны опытные офицеры. А в Москву, пан Вальтер, вам лучше не ехать. Царь Иван крайне раздражен исчезновением вашего родственника и, полагаю, не преминет сорвать злобу на вас.

      В дверь постучали, и тиун, бочком втиснувшись в залу, пролепетал неуверенно:

      – К вам кромешник – Генрих Штаден, московского царя вестовщик.

      – Пусть войдет, – разворачивая сложенный лист с письменами астролога, бросил Вишневецкий. Как мне показалось, без особой радости.

      Я сделал шаг к двери, дабы оставить его наедине с посланцем государя, но хозяин Далибожа молча поднял на меня глаза и с видом, не допускающим возражений, указал место подле себя.

      Штаден вошел в залу быстрой походкой, точно спеша миновать скопившийся на лестнице и близ дверей казачий сброд. Он уже собрался было открыть рот для приветствия, но, завидев меня, так и остался стоять безмолвно.

      – Отчего слово не речешь? – наконец оторвавшись от витиеватых строк, проговорил Вишневецкий, едва удостаивая взглядом опричника. – Или не для того тебя сюда послали?

      – Светлому князю и владетелю Дмитрию Ивановичу Вишневецкому от царя и великого князя всея Руси Иоанна братский привет и о здравии его попечение, – единым духом выдал сотник, не переставая искоса глядеть на меня.

      – И ему от меня поклон земной и верности изъявление, – не отрываясь от текста, кивнул светлый князь-владетель.

      – Я прибыл сюда по государеву делу, – с напором проговорил Штаден. – Оное же, как всем ведомо, без особого на то царского соизволения огласке предано быть не может.

      – Человек сей при мне состоит, – не задумываясь, возразил Дмитрий Иванович, – а стало быть, доверием облечен. Но ты, коли желаешь тайности речей своих, молви по-русски. Языка сего этот бравый воин не разумеет.

      Подобное утверждение было прямым вызовом системе «Мастерлинг», но разуверять говорившего мне казалось излишним. Вместо этого я уставился на высокое кресло, служившее Вишневецкому своеобразным троном. Насколько я мог судить, некогда оно украшало один из византийских дворцов, может, даже императорский. Тонкая резьба, подлокотники, увенчанные весьма натурально сделанными орлиными головами, – все это напоминало о державе, почившей уж более ста лет назад. После захвата Константинополя множество таких вещей разошлось по всему Причерноморью, а то и далее, обретя себе новых хозяев. Бирюзовые вставки, добавленные, видимо, позже, свидетельствовали о том, что кресло побывало у крымских ханов, более ценивших яркость и пышность, чем утонченное мастерство византийцев. Стало ли оно подарком могущественному вельможе, или же было захвачено в лихом казачьем набеге, но здесь, среди беленых стен и грубо сколоченных лавок, оно казалось мне воплощением судьбы его нынешнего владельца.

      – Как государь – солнце для своих подданных, так послы его – светлые лучи, пред коими…

      – Ну так ведь то послы, – перебил его Вишневецкий. –