Толмач. Михаил Гиголашвили

я и вошел, как в царство небесное.

      – В сопроводиловке написано, что он сдался в полицию, – удивился Шнайдер.

      – Не помню, може, и в полицию. Я ж по их языку немой, ничего не понимаю.

      – Откуда он выехал? Что за грузовик?

      – Ничего не знаю. Все маманя делала. Я у сеструни в подвале сидел, а мамка к авокату ходила, авокат присоветовал…

      – Авокадо? – удивился Шнайдер.

      – Нет, это он слово «адвокат» так произносит.

      – Значит, это адвокат ей предложил послать сына нелегально в Германию? Ничего себе!.. – Шнайдер удивленно посмотрел на меня. – Такого я еще не слышал. Интересно. Дальше!

      Потап, прикрыв глаза, монотонно забубнил дальше:

      – Из погреба вывели, в грузовик загнали, коробками уставили, хлеба, воды, телогрей и бидон для дерьма дали – и все.

      – А перед отъездом ему мать не сказала, куда он едет? Что он должен делать?..

      Потап как-то задвигался:

      – Как не сказать. Езжай, говорит, от греха подальше, куда судьба тебя привезет. Там добрые люди примут и спасут. А не спасут – то бог не оставит. Это сказала.

      Он вдруг сморщился, напрягся, начал хлюпать носом, дергать головой, из глаз потекли слезы.

      – Они меня назад послать хочут? Я не поеду! Не поеду! – зарыдал он вдруг в голос, и вся его большая фигура задергалась на скрипящем стуле.

      Шнайдер налил ему воду:

      – Скажите ему, пусть успокоится. Никто его не отсылает. Дело еще будет разбираться. Детский сад. Еще ребенок. Я не понимаю – если его мать имеет деньги на адвоката, может оплатить нелегальный переезд в Германию, то не лучше ли было эти деньги заплатить в военкомате и откупить его? Это же возможно было?.. И раньше, и теперь?..

      – Конечно. Этим военкоматы в основном и занимаются, – согласился я.

      – Ну и все. Он никаких преступлений не совершал, ему ничего не грозит, пусть его мать на месте откупит – и дело с концом, – веско заключил Шнайдер, и по его глазам я понял, что он принял решение.

      Потап перестал плакать и вновь безучастно уставился в стол.

      – Спросите у него, как он себе представляет свое будущее в Германии, если его оставят?

      Этот вопрос несколько ободрил Потапа:

      – Сила есть. Работать буду. Пусть только оставят. Работать и молиться. Добрым людям помогать.

      – К сожалению, у нас и так переизбыток рабочих рук, – проворчал Шнайдер. – По каким вообще причинам он просит политическое убежище?

      Потап задумался.

      – Не знаю. Маманя сказала – добрые люди помогут. Прошу помочь и спасти.

      – Но как он считает, если сюда, в Германию, прибегут все, кто не хочет служить в армии, то что это будет здесь? – спросил Шнайдер.

      На это Потап пожал плечами и заворочался на стуле:

      – Не знаю. Сижу в комнате, никого не вижу. Азям украли.

      – В какой комнате? Какой азям? – не понял я.

      – Полушубку мою. Сижу на койке, никого не трожу – и все. Про других ничего не ведаю. Обратно ехать не желаю.

      Шнайдер тем временем собирал бумаги, перематывал кассету,