Толмач. Михаил Гиголашвили

с сознанием, что убивший его ток целое дерево в Бразилии спас…

      А вообще чего на Клинтона бочки катить – сам каков?.. Шагая по темной аллее в лагерь, поймал себя на мысли, что с интересом, но хладнокровно, почти безразлично ожидаю, с кем придется сейчас работать, и никаких особых эмоций не испытываю, как в первые разы. Воистину, даже капля власти портит человека, не то что бадья, ведро или цистерна! Чем больше власть – тем дальше от людей.

      Не успел Бирбауха поприветствовать, как он мне с одобрительными ухмылками спешит время отметить:

      – Всё, затикало. Теперь можно не торопиться, счетчик пишет, а деньжата уже где-то шевелятся, в ваш карман просятся… Вообще денег лучше иметь много, чем мало. А лучше налички на свете вообще ничего нет!

      В комнате переводчиков еще темно. Зажег свет, сел, стал ждать.

      Минут через двадцать появился невысокий юркий очкарик с нервным лицом и важно сообщил, что он тоже – Einzelentscheider, господин Марк, но фрау Грюн сегодня больна, и поэтому он вынужден заменять ее и заниматься «черным трудом», а работать мне сегодня со Шнайдером.

      В тонкой папке – две бумажки: справка из полиции Дюссельдорфа и анкета с данными; на фото – угрюмое квадратное лицо, бритый череп.

      фамилия: Орлов

      имя: Потап

      год рождения: 1981

      место рождения: с. Семибалки, Россия

      национальность: русский

      язык/и: русский

      вероисповедание: православный

      Я повертел в руках чистый бланк, куда надо было переносить эти данные.

      – И зачем вообще все это переспрашивать? – спросил я у Марка (вспомнив хера Челюсть). – В сопроводиловке же написано, кто он. Зачем еще раз одно и то же переписывать?..

      Марк сверкнул очками:

      – Это наспех записано в полиции, с его слов. А вот что он сейчас скажет и что вы запишете – это уже в дело пойдет, окончательный вариант. Надо очень внимательно слушать.

      Потап Орлов – косая сажень, массивен, угрюм, прыщав, деревенский парень с грубым черепом, сонными глазами и большими кистями. Неуклюж и медлительно-тяжел в движениях, будто каждый раз пуды ворочает. Одет в темную робу. Угрюмо смотрит в одну точку, руки держит за спиной, как на прогулке в тюрьме.

      Мы сели за стол.

      – Имя у тебя редкое, – сказал я ему. Он потупился:

      – От дедуни.

      Все данные были правильны, только пункт «вероисповедание» вызвал у него протест:

      – Не православный я. Сектанты мы.

      – Какая секта?

      – По комнатам сидим – книги читаем, молимся. – Он говорил нехотя, односложно, иногда вдруг переходя на неразборчивую скороговорку.

      – Адвентисты? Субботники? Духоборы? Молокане?

      – Убивать – грех. Воровать – грех. Молиться и работать. – Он переложил по столу руки в заусенцах, мозолях, пятнах, с грязными ногтями: – Оружие держать – грех. Бог не велит. Нельзя.

      Марк, узнав, в чем дело, ехидно ухмыльнулся:

      – Ах,