Держава том 4. Валерий Аркадьевич Кормилицын

да ещё под моим патретом стоишь, плесень. Почему сапоги не почистил?

      – Так это… Зуб вчерась донимать зачал…

      – От зубной скорби пиявок к пяткам следует ставить, а не котов чужих гладить. На первый раз наряд не в очередь не стану на тебя налагать… Но в воскресенье пойдёшь «католиком» в костёл. Попы ихние длинно служат. Ноги заломят – долго о сапогах помнить будешь. А в следующий раз к тебе в компанию унтер-офицеров Сидорова с Козловым определю, чтоб, значится, за личным составом внимательнее наблюдение вели. И неважно для службы, что с самим ротным командиром воевали… Вольно, разойдись.

      В 10.00 утра выходного дня дежурный по батальону фельдфебель 2-й роты Иванов, предварительно напившись с Пал Палычем и полковым знаменосцем Евлампием Семёновичем чаю с булками, поинтересовавшись затем у товарища, сколько времени показывают его призовые часы, вышел из казармы, и во всю фельдфебельскую глотку заблажил:

      – Католики! – тихонечко добавил: – Мать вашу. – И вновь во всю глотку: – Выходи строиться на двор Первого батальона.

      Через минуту бодро встали, плечо к плечу, три католика и, нога за ногу, плелись строиться около дюжины православных нижних чинов.

      – Шустрей, шустрей, пехота, – рыкнул Иванов, заметив, что Пал Палыч с Медведевым наблюдают за построением из окна. – Панфёр, тебя-то за что в католики назначили? – заржал фельдфебель, указывая приятелям пальцем на провинившегося.

      – Так получилось.., – вздохнул несчастный, с завистью наблюдая, как православные товарищи, по форме одетые и в начищенных до блеска сапогах, собираются пить пиво в увольнении.

      – Василий Егорович, что у тебя до сих пор католики не построены? – подошёл назначенный старшим по католикам поручик Ляховский. – Служба уже скоро начнётся: «Удружил Аким Максимович. Наблюдай теперь полдня, чтоб православные католики пиво пить вместо службы не побежали».

                  *      *      *

      Всю весну Николай Второй не спеша, «с чувством, с толком, с расстановкой», в свободное время, внимательно читал изданные в прошлом году в Берлине литературные труды генерала Куропаткина: «Для своего оправдания сей труд сочинил, – листал книгу. – И сделал вывод, что в поражении русских войск виновны все, кроме него. Что за время такое наступило? Никто прямыми обязанностями заниматься не хочет, но пишут все… Ладно, офицер Краснов публикует в печати свои корреспонденции. У него много и полезных, интересных вещей. Витте, говорят, высунув от усердия язык, чего-то сочиняет. Подозреваю, гадость какую-нибудь про меня. Пишут революционеры, генералы, министры и члены царской фамилии. Пишут, пишут и пишут… Чеховы, тоже мне. Лучше бы делом занимались… Хорошая мысль. Следует в дневник занести, – улыбнулся, открывая солидную тетрадь в кожаном переплёте. – Мне можно. Раскрою в старости страничку и гляну, что в этот день молодым делал», – чиркнул по бегемоту спичкой и закурил папиросу.

      Щурясь от лезущего в глаза дыма, вновь начал листать книгу Куропаткина: «Есть у него, конечно, умные мысли и правильные