Атлант расправил плечи. Айн Рэнд

за деятельностью Ларкина, Риарден невольно вспоминал муравья, изнемогающего под тяжестью хвоинки. То, что трудно ему, не требует от меня никакого усилия, думал Риарден, наделяя друга советом, a также – при возможности – тактичным и терпеливым вниманием.

      – Я твой друг, Хэнк.

      Риарден вопросительно посмотрел на гостя.

      Ларкин отвернулся, как бы что-то обдумывая, и после некоторой паузы осторожно спросил:

      – А как дела у твоего человека в Вашингтоне?

      – Нормально, надеюсь.

      – В этом следует быть уверенным. Это важно. – Он посмотрел на Риардена и повторил с подчеркнутой настойчивостью, как бы исполняя трудный моральный долг: – Хэнк, это очень важно.

      – Полагаю, что так.

      – На самом деле, я приехал сюда, чтобы сказать тебе именно это.

      – По какой-то конкретной причине?

      Подумав, Ларкин решил, что выполнил свой долг:

      – Нет.

      Тема эта была неприятна Риардену. Он понимал, что следует иметь человека, который будет защищать его интересы в законодательных органах; все предприниматели располагали подобными людьми. Однако сам он никогда не уделял особого внимания этой стороне своего дела и никогда не мог убедить себя в том, что она действительно необходима.

      Всякий раз, когда он пытался задуматься над тем, что некто за деньги должен лоббировать интересы компании в верхах, его останавливало некое отвращение, состоявшее из смеси скуки и брезгливости.

      – К сожалению, Пол, – принялся он рассуждать вслух, – к этому делу приходится привлекать совершенно никчемных людей.

      Отвернувшись в сторону, Ларкин произнес:

      – Такова жизнь.

      – И черт меня побери, если я понимаю причину. Ты способен назвать ее мне? Что в мире идет не так?

      Ларкин скорбно пожал плечами:

      – Зачем задавать бесполезные вопросы? Насколько глубок океан? Как высоко небо? И кто такой Джон Голт?

      Риарден распрямился в кресле.

      – Нет, – произнес он отрывисто. – Нет. Нельзя позволять себе подобные настроения.

      Риарден встал. Утомление оставило его, едва речь зашла о деле. Он ощутил бунтарский порыв, потребность вернуть и заново утвердить свой собственный взгляд на бытие, смысл которого он так остро ощущал сегодня по дороге домой и которому ныне угрожало что-то безымянное.

      Чувствуя возвращение энергии, Риарден зашагал по комнате. Он посмотрел на своих родных: бестолковые и несчастные дети, все, в том числе и его матушка; глупо обижаться на их недомыслие; оно является следствием беспомощности, а не злого умысла. И именно ему следует научиться понимать их – он может передать им свою радостную и беспредельную силу, которую они не в состоянии ощутить.

      Он посмотрел на противоположную сторону комнаты. Его мать увлеченно разговаривала о чем-то с Филиппом; однако он отметил, что увлеченность эту нельзя было назвать подлинной, оба они были взволнованы. Филипп сидел в низком кресле –