В чужом доме. Ольга Рёснес

нас?

      – Ими могут оказаться те, – невозмутимо продолжает сочинитель, – кто озабочен сегодня исключительно материальным благополучием, кому нечего о себе сказать, кроме как в плане родословной, физической генетики, а также занимаемой должности и дохода. Ему ведь понадобится много, очень много человеческого материала! Много человеческой крови. Кровь нужна ему особенно, вспомните Фауста, поскольку своей крови у него в принципе быть не может, как не может быть и растворенного в крови тепла. И если уж говорить о его теле, то это прежде всего голова, забившаяся в раковину изощренного уродства. Я даже предполагаю, что его будут возить на инвалидной коляске, хотя всем будет казаться, что перед ними атлет. И если говорить о выражении его лица, то оно всегда одно: безграничное к людям презрение. Он крайне чувствителен даже к малейшей в свой адрес критике и склонен немедленно запрещать всякое о себе упоминание и уж тем более, попытку назвать его истинным его именем. Что касается его имени, то он предпочитает называться «демократом», «гуманистом», «борцом за права человека» и даже «врачом без границ», но никогда – Сатаной. И если кто-то все же, рискуя получить по мозгам, нарушает запрет, он тут же оказывается нарушителем мирового порядка: его порядка. Порядок, пропускающий вперед, на расчистку дороги, разноцветные, радужные революции, должен быть только один, без вариантов: Сатане должно быть среди нас комфортно. Но даже питаясь донорской кровью, его бессердечное тело долго не протянет, и гениальную голову умело переложат на другие плечи… на следующие… и так до тех пор, пока достаточное количество душ не созреет для понимания происходящего. Но поначалу всем будет хорошо: один в мире правитель, одно государство, одна – сатанинская – религия, стабильность и полная предсказуемость, раз и навсегда определенные нормы. И если вернуться к нашей сегодняшней демократии, то это всего лишь генеральная уборка и дезинфекция: все, что хоть как-то противоречит демократической норме, целенаправленно истребляется. Конечная цель демократии и есть единый мировой порядок, устроенный так, что в человеке признается действительной только одна его часть: физическое тело. И все, какие только можно выдумать, соблазны будут этому физическому тело предложены, и это назовут свободой.

      – Тут я готов с тобой спорить, – властно останавливает сочинителя Женя, – да, я готов… Никакой ведь другой свободы и не существует! Она всего только одна, и она – именно такая! Свобода распоряжаться собой…

      – … вплоть до самоубийства, – невежливо обрывает его сочинитель, – Именно этого он и хочет, и тут он – великий учитель. И прежде всего он хочет иметь свой народ, абсолютно ему преданный, выполняющий любую его прихоть, этакий зомби-народ, завидное благоденствие которого оплачивает своими невзгодами весь остальной мир. Народ-мертвец, списанный со счетов истории две тысячи лет назад. И этот давно уже разложившийся труп, этот шастающий по миру призрак, этот вымогатель всех имеющихся в мире ресурсов, он-то и избран Сатаной в качестве