Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль. Владимир Сорокин

что так.

      – С ума сойти…

      – Да…

      – Но вообще-то всё-таки как-то страшновато…

      – Да. Он суровый.

      – Уж больно много всего. И мертвецы эти гнилые… брррр!

      – С мертвецами… это точно…

      – И макет… забавно…

      – Но это получше письма тютчевского?

      – Да, конечно. Помощней.

      – Ну вот и хорошо.

      – Ага…

      – Так, значит, оставим его?

      – Его? Ну, это тебе решать…

      – Ну я тоже толком не знаю…

      – Вообще ты знаешь, если начистоту… понимаешь, есть в нём, ну…

      – Что?

      – Ну, не знаю, как сказать…

      – Говори, я пойму.

      – Страшный он, злой какой-то. Суровый. От него как-то это…

      – Что?

      – Не по себе. Очень муторно как-то. Всего выворачивает…

      – Ну и что ж делать?

      – Слушай… я, вообще-то, не знаю…

      – Ну?

      – Давай его обратно закопаем.

      – Закопать?

      – Ага. Точно говорю – лучше будет. Поверь мне.

      – Серьёзно?

      – Точно говорю. Поверь.

      – Серьёзно?

      – Абсолютно. Давай закопаем. Пусть так будет.

      – Значит, закопать?

      – Закопать.

      – Ну что ж, тебе видней.

      Прочитав рукопись, Антон посидел немного, потирая виски и топыря губы, потом встал, свернул листы трубкой, надел чехол, обмотал резиной, убрал в сундучок и, прихватив лопатку, пошёл к старой яблоне.

      Над головой пролетел дикий голубь и скрылся за бором…

      Часть четвёртая

      Времена года

      Январь блестит снежком на ёлках,

      Сосульки тонкие висят,

      Сверкает солнце на иголках

      И настом валенки хрустят.

      Вдали ползёт тяжёлый поезд —

      Трудолюбивый лесовоз,

      Вкруг сопки, словно длинный пояс,

      Под гулкий перестук колёс.

      Везёт он тёс в далёкий город

      Через бескрайнюю тайгу,

      Сквозь бурелом, заносы, холод,

      Через слепящую пургу.

      Ползёт уже шестые сутки

      И приближается к Москве,

      Минуя светофоры, будки,

      Дома, машины и шоссе…

      И вот окраины столицы,

      Огни вечерние горят.

      Перроны, виадуки, лица —

      Мелькают, едут, говорят.

      Заснеженный вокзал полночный.

      Остановился тепловоз.

      Таёжный лес – смолистый, прочный —

      Москве в подарок он привёз.

      Февраль кричит

      в моей ночи

      сырою чёрной ямою…

      Судьба – кричи

      и не молчи,

      не лязгай мёрзлой рамою.

      Скрипит кровать…

      Мне воровать

      вот в эту ночь не хочется.

      Лишь убивать,

      лишь убивать,

      лишь убивать

      всех дочиста!

      Лишь жать

      на спусковой крючок

      и видеть розы выстрелов.

      Потом – бежать,

      потом – молчок,

      за пазуху – и быстренько…

      Март.