Берлинская жара. Дмитрий Поляков-Катин

жена продала, зараза. Проели. А эту и не купит никто. Насмешка на инструмент, и только. А труба была чистая, тысяча девятисотого года, мой господин. Я ею на танцах играл.

      – А что, старики, «Голубой вальс» можете? – спросил Хартман.

      – Это который Штрауса? – уточнил полный аккордеонист в берете, придавленный собственным инструментом.

      – Нет, это другой. – Хартман тихонько напел мелодию.

      – А-а, это? Знаю, – кивнул трубач. – Это мы играли. Ну, помните?

      И немного посовещавшись, пожилые музыканты нестройно, но энергично затянули старый медленный вальс, под который когда-то танцевали их дети, что послужило Хартману основанием пригласить Дори на танец.

      От нее пахло дешевой галантереей и чистыми волосами. Худенькие руки невесомо легли ему на плечи, на лице появилось сосредоточенное выражение. И хотя в рисунке тела, в манерах девушки проступала некоторая угловатость, движения ее были исполнены природного изящества и естества.

      – Я вам очень благодарна за брата, – тихо сказала Дори, глядя ему в грудь.

      – Пустяки. Тем более он и правда угодил под горячую руку.

      – Отто хочет поблагодарить вас лично.

      – В этом нет необходимости… Впрочем, если этого хотите вы, то можете заглянуть вместе с ним как-нибудь утром в отель. За завтраком я почти всегда свободен.

      Она подняла на него свои прозрачные, как небо, глаза и улыбнулась:

      – Какой прекрасный сегодня день.

      – Идемте, Дори, я вас познакомлю со старым другом. – Хартман положил на барабан купюру в пять рейхсмарок и повел ее назад к озеру.

      – Ого! – преодолевая одышку, обрадовался толстяк-аккордеонист. – А ведь мы сегодня неплохо заработали, мальчики!

      Во дворе маленького, пряничного домика на краю поселка копошился сгорбленный хозяин с сугробом седых волос на голове. Хартман по-хулигански свистнул ему издалека.

      – Это мой старый друг Артур. Он рыбак. И рыбачит здесь с самого детства. Я все правильно говорю, Артур? – Хартман обнял старика, который просиял так, словно увидел родного сына. – Ему тесно возле этой лужи. Артуру подавай океан. Вот там бы он развернулся в полную силу.

      Из нескольких ничего не значащих для постороннего уха фраз можно было понять, что немало времени они провели, сидя с удочками в лодке посреди водной глади.

      – Вот я и говорю, Франс, переезжай ко мне, пока тебя не заграбастали в солдаты. – Артур подслеповато уставился на Дори: – А это что за небесное создание с тобой?

      – Это Дори, – сказал Хартман. – И она прекрасна.

      – Я вижу, что она прекрасна. Немецким девушкам красоты не занимать. Им нужно с утра до вечера плясать и целоваться с парнями, а не служить этому Гитлеру под бомбами в грязных окопах, чтоб ему пусто было.

      – Господи, что ты несешь, Артур? – покачал головой Хартман.

      – А что? Чего мне бояться? Он же не Бог. Я тоже слышу эти бомбежки. И они всё ближе. А ему хорошо бы подумать, что он натворил.

      – Послушай, так ты по-прежнему ходишь на лодке? – сменил тему Хартман. – Где она?

      – Да всё там же.