Берлинская жара. Дмитрий Поляков-Катин

дымились сосиски.

      – Здесь редко появляется начальство, – пояснил Зайберт с добродушной улыбкой. – Хочешь?

      – Как тебя сюда занесло? – поинтересовался Майер, отказавшись от угощения.

      – А что? Тут как у Христа за пазухой. Спокойно. Никто не лезет. А главное, – толстяк перешел на шепот, – отсюда не сдернут на передовую. Ты-то здесь зачем?

      – Вот распоряжение рейхсфюрера. Мне нужно увидеть заключенного Шварца.

      – Шварца? – Зайберт порылся в журнале и ткнул пухлым пальцем в нужную строчку. – Он же – Кевин Берг. Англичанин. Его доставили пять дней назад. Ну, что же, пойдем. Я тебя провожу. А то заблудишься. У нас это запросто.

      Они спустились на нулевой этаж. Оттуда по винтовой лестнице – в подвальное помещение. Далее – по широкому, холодному коридору вдоль тюремных камер. Всю дорогу Зайберт трещал без умолку:

      – Этому Шварцу не повезло. Его допрашивали в одной камере с французом, которому сперва выдавили глаз, а потом разбили мошонку. И Шварц все это видел. Представляешь?

      – А сам Шварц, что с ним?

      – Маленько перестарались, – ответил Зайберт, не переставая жевать. – Но жить будет. Вообще-то, его, можно сказать, пощадили. Могли бы ему выдавить глаз и отбить мошонку. А француз бы смотрел. Вот, пришли, восьмая камера.

      – Останься здесь, – сказал Майер.

      В углу тесного бокса на грязном, заблеванном матраце сидел окровавленный человек и с ужасом смотрел на вошедшего. Плечи его сотрясались в непроизвольной судороге. Майер постоял некоторое время, внимательно разглядывая Шварца. Потом сказал:

      – Встать.

      Англичанин довольно легко поднялся на ноги.

      – Повернуться.

      Тот неуверенно повернулся к стене. Штаны его были измазаны в крови и фекалиях. Майер почесал шрам на подбородке и молча вышел в коридор.

      Они вернулись в кабинет Зайберта.

      – Скажи, какие увечья были ему нанесены?

      – Сейчас посмотрим. – Зайберт достал из стола журнал допросов, полистал и доложил: – Значит, так: к нему применили допрос третьей степени. И вот… ага… ему вырвали ногти на двух пальцах левой руки: мизинец и безымянный. Еще есть гематома под правым глазом. Да, в общем-то, все. О внутренних повреждениях, сам понимаешь, нам ничего неизвестно.

      – Хорошо, – сказал Майер холодно. – Помойте его, переоденьте. И через час доставьте наверх. Я его забираю.

      – Надо согласовать с начальством, – неуверенно промямлил Зайберт.

      Майер, не оборачиваясь, бросил:

      – А рейхсфюрер тебе уже не начальство?

      Берлин, Кройцберг,

      25 мая

      Вилли Гесслицу недавно исполнилось пятьдесят четыре, но выглядел он на десять лет старше. К своему возрасту он нажил тугой, как мяч, выпирающий пивной живот, покрытые куперозной сеткой брыли и мясистый нос опереточного фельдфебеля. Рядом с ним его жена Нора, которая была всего лишь на год моложе, казалась жертвой