Чужая душа. Наталья Корнилова

и возникнуть проблемы. Да, правильно, она надеялась, да и продолжает надеяться, на осуждение Ельцова. Так вот обстоят дела.

      – То есть вы имеете в виду, что одна из этих двоих – Кристалинская и Людмила Таннер – имеет отношение к смерти Татьяны Оттобальдовны? Не так ли? – сказала я как можно спокойнее, вплетая свою речь в ровный шум двигателя.

      Адвокат заинтересованно взглянул на меня и важно изрек:

      – Быть может.

* * *

      Через два часа я увиделась с человеком, по делу которого мне предстояло вести расследование. Правда, пришлось подождать, пока нам разрешат это сделать: шел очередной допрос подозреваемого в убийстве Таннер.

      Наконец нас впустили в камеру для свиданий.

      Алексей Ельцов на самом деле чрезвычайно не был похож на того, кто мог сознательно и предумышленно убить. Тем более – человека. Создавалось жалкое, замешанное на смутной приязни и даже сочувствии, но ведь все равно жалкое ощущение того, что это грязная и предумышленная ошибка, подготовленная кем-то, скрывающимся в тени, – истинным виновником смерти Таннер.

      Сразу было видно, что в подобной ситуации он первый раз и совершенно этим раздавлен. Напуган. Он сидел, скорчившись, глядя себе под ноги с таким вниманием, с такой остекленелой, пугающей заторможенностью, что показалось, будто в сырой трещине грязного пола пряталась истинная разгадка, похожая на отвратительное, трусливое и не желающее являться на свет насекомое.

      При моем появлении в сопровождении адвоката Самсонова Ельцов едва пошевелился, но даже не поднял белокурой головы. Самсонову пришлось окликнуть его раз и другой, после чего Алексей наконец окинул нас быстрым взглядом и отвернулся. Впрочем, выражение его глаз я успела уловить: мутное, полубессмысленное, отсутствующее.

      – Алексей!

      Ельцов еще раз посмотрел на Самсонова и только тут удосужился узнать его:

      – А, Самсонов. – Его взгляд скользнул по мне, от аккуратно уложенной прически до туфель (их я переодела!). – А… кто это с вами?

      Я принялась в свою очередь рассматривать человека, ради которого мне предстояло расследовать убийство.

      Обвиняемый в убийстве Татьяны Таннер был довольно хрупкого телосложения, почти астенического, светловолосый. Черты лица тонкие, довольно красивые. Привлекали внимание и темные, глубоко посаженные глаза, аристократически тонкие запястья и точеные гибкие пальцы, длинные и подвижные, как у пианиста-виртуоза.

      Ельцов не выглядел на свои годы. Скорее всего он напоминал сейчас испуганного семнадцатилетнего паренька-«ботаника», незаслуженно обвиненного в хроническом непосещении семинаров и лекций.

      Застывшие черты и тотальный испуг, сковавший все тело Ельцова, не могли, однако, совершенно уничтожить признаков одухотворенности в его облике. Той особой эффектности, артистизма, благодаря чему даже некрасивый человек может быть обольстительным.

      Но сейчас все это лишь угадывалось в Ельцове за блеклым равнодушием