Чужая душа. Наталья Корнилова

из грязи да в князи. Она же только рисуется, на своем джипе разъезжая, а по жизни идет все той же маланьей – швеей-мотористкой. А чего стоит ее легенда об учебе на филологическом…

      – Исчерпывающе, – сказала я. – Ксения, и еще: а вы не ревновали?

      Она медленно подняла на меня неподвижные синие глаза и усмехнулась. Я почувствовала себя несколько неловко, да нет, что уж темнить, откровенно не в своей тарелке ощутила себя. В самом деле, у этой Кристалинской гонор высокородной шляхтички.

      – Ревновала? – недоуменно переспросила она. – К кому? К мамаше?

      – Нет, к Таннер. Ведь он проводил у нее достаточно много времени.

      – А разве в этом был смысл, ревновать? – медленно переспросила она, и я машинально ответила про себя на ее вопрос – не было. Смешно было предположить, что вот эта женщина с царственными манерами могла разменять себя на ревность к пожилой банкирше, которая питала полуматеринскую слабость к будущему мужу Ксении, а в итоге завещала ему все свои деньги.

      – Ксения, – быстро сказала я, – мне хотелось бы посмотреть фотографии, где вы с Алексеем. Где он со своей семьей, с матерью, наконец. Это могло бы мне помочь. Если не сложно, я хотела бы позаимствовать у вас одну из фотографий, с возвратом, конечно. Вы позволите?

      Она слабо передернула плечами и достала из секретера несколько фотоальбомов. Я открыла один из них и тут же наткнулась на отличный черно-белый снимок: Ксения и Алексей на фоне какого-то огромного храма, на площади. Присмотревшись, я узнала собор Святого Петра в Риме.

      Фотографий было много. Судя по ним, у Алексея и Ксении была на редкость разнообразная и увлекательная жизнь.

      Наконец я выбрала одну из фотографий.

      – Я возьму вот это, – сказала я, вынимая из альбома снимок, где был изображен один Алексей, стоявший вполоборота в той естественной позе, какая бывает у людей, которые не знают, что их фотографируют. На обратной стороне снимка было написано бегло, от руки несколько стихотворных строк. Я опустила глаза и начала читать:

      «А в оплывшем окне – словно та же весна, звонкий голос и явь твоих рук на стволе. А в израненном парке рвалась тишина, припадая от боли к холодной земле».

      – Это Алексей написал, – сказала Ксения. – Позапрошлой весной, когда мы с ним только познакомились, а потом сошлись. Он тогда был нервный, весь угловатый. Вы хотите взять это фото? Берите.

      – Я верну, – повторила я, укладывая фотографию в сумочку, – с вашего разрешения, где-то на неделю.

      Она улыбнулась:

      – Ну что же, берите. Леше этот снимок ужасно не нравится, он даже выкинуть хотел, но я оставила. Едва ли не самый лучший в коллекции.

      Воцарилось молчание. Я тщетно хотела прорвать его, но в горле словно ком застрял, никак не удавалось избавиться от него. Наконец мне удалось сделать это:

      – Но если она вам так дорога, то…

      – Да нет, берите. Я сказала: «едва ли не», а не самый лучший. – Она взглянула на меня из-под полуопущенных век, что делало