Мальчик, который упал на Землю. Кэти Летт

Синдром Аспергера – форма аутизма, но на высокофункциональном краю диапазона заболевания, – сообщили мне за 245 фунтов в час. – Люди с синдромом Аспергера, как правило, располагают интеллектом выше среднего. У них меньше проблем с речью, но есть трудности с пониманием и усвоением социальной информации.

      Меня расперло от оптимизма. Нам будто повысили класс размещения в самолете. Или амнистировали в тюрьме. Или подавишься в ресторане, а Джордж Клуни сделает тебе искусственное дыхание. Кроме того, выяснилось, что Джереми ошибался. Стоило, стоило просадить столько денег на экспертов. Мой сын, с присущей ему наивной точностью, определил экспертов как врачей, чьи пациенты никогда не болеют по ночам и по выходным.

      «Синдром Аспарагуса», как называл его Мерлин, безусловно объяснял, почему, невзирая на уйму признаков аутизма вроде трудностей с распознанием человеческих эмоций или циклического, навязчивого, ритуалистичного поведения, мой сын напрыгивал на меня со страстью щенка лабрадора и клокотал болтовней.

      Но восторгам моим не суждена была долгая жизнь. Все эксперты сходились в одном: лишь в маленькой группе и с обученными педагогами может Мерлин реализовать свои возможности. Врачи, воспитатели, учителя, терапевты, социальные работники, образовательные психологи и бюрократы с этим соглашались. Но платить за это было некому.

      Я могла лишь перебраться на следующий уровень бюрократов от образования. Теперь я закупала жопоцеловальную гигиеническую помаду контейнерами. И вот, когда Мерлину исполнилось десять с половиной, его имя попало в некий загадочный список. Мы с Мерлином прыгали от радости в серой конторе где-то на мрачных задах Саутуорка, ожидая важного собеседования. «Щщелк!» – сказал электронный замок. Люди метались по лабиринтам коридоров, и лица у них были, как у Белых Кроликов. Наконец мы дождались: нас встретила сорокалетняя дама с унылой физией. На бэдже у нее значилось «Ла–я».

      – Тире произносится, – громко объяснила Латирея.

      Она проводила нас в бежевенький кабинет, где мы уселись рядом со стажером, вооруженным карандашом. В безуспешной попытке хоть как-то развеять дух исправительного учреждения Ла–я загромоздила свой стол смурфами, «гонками» и плюшевыми зайками. Вот всему этому зверинцу я и объясняла, как восприятие мира у моего сына крутится и переворачивается – на манер подброшенной в воздух монеты. Я хотела, чтобы Унылая Физия, стажер и их смурфы поняли: ум Мерлина – шарманочный барабан цитат из Шекспира, крикетных счетов, музыки, фактов, фигур, дат и чисел, чисел, чисел – но чисел, которые ни во что не сложить.

      Все собеседование Мерлин сиял ангельской улыбкой – спокойной, но отстраненной, – и мы разговаривали не через его голову, а, что ли, в обход. Его лепта в разговоре свелась к единственному вопросу: какого цвета станет смурф, если подавится и умрет?

      Как-то определить свойство улыбки бюрократессы не представлялось возможным, но Ла–я – с этим своим произносимым