Ушли, чтобы остаться. Юрий Мишаткин

добираться просто: сначала поездом до станции, затем по железке, по шпалам (так короче) до дома путевого обходчика, где я проживаю, обслуживаю свой участок.

      С приветом и пожеланием всего хорошего Фролова Клавдия.

      «Какая могила, что за Осинки?» – не поняла Кира Петровна и наконец дошла до объясняющих все строк:

      …Умер Николай Иванович под вечер 16 декабря 1943 года, не мучился, был без памяти. Имелся бы доктор, может, оклемался, только кроме немецкого врача в округе других лекарей не было, узнай оккупанты, кого прячу, пытаюсь на ноги поставить, убили нас обоих. Извините, что сообщаю о смерти товарища Трушина с опозданием, но район освободили только в 1944 году, в самом его конце, почта не работала…

      «Боже, пишут о Коле!» – чуть не вскрикнула Кира Петровна, схватилась за голову.

      Мужа призвали в июле 1941-го, обещал написать по прибытии в часть, но письма, даже открытки не прислал, а после войны сообщили, что старший лейтенант Трушин Н. И. пропал без вести.

      Кира сначала не поверила, что больше не увидит Колю: «Пропал без вести? Разве такое бывает? Почему ни слова, где воевал, погиб, где могила?» – спрашивала и не находила ответа. И лишь спустя почти пятнадцать лет судьба привела в край, откуда после войны пришло печальное письмо…

      За столом о чем-то спросили Киру Петровну, но она продолжала думать о своем: «Как звали женщину, написавшую то письмо? Федотова, Федорова?»

      Отказалась идти в кинозал, осталась в комнате и постаралась вспомнить лицо Коли, но коварная память сохранила лишь незначительные мелочи, вроде оттопыренных ушей мужа, родинку у виска, волосы ежиком, еще как удрали со свадьбы от шумного застолья, долго целовались в парке, пока не задержал милиционер, потребовал документы, но паспорт со свидетельством о браке остался в пиджаке, в кафе, пришлось шагать в отделение, писать объяснение, обещать больше не нарушать общественный порядок… «Жаль, нет ни одного снимка Коли, иначе бы сделала портрет… А до загса знакомы были всего ничего, прожили чуть больше месяца…»

      За окнами по-прежнему шумели сосны, доносилась приглушенная музыка то ли с экрана, то ли из фойе клуба, где шли танцы.

      «Фролова! Ее фамилия Фролова! – резко подняла с подушки голову Кира Петровна. – А зовут Клава, Клавдия! Завтра же отправлюсь в Осинки, впрочем, в письме говорилось о доме путевого обходчика, а это не в поселке, а по железнодорожной линии…»

      На станцию Киру Петровну довез знакомый автобус, далее, как советовала официантка, двинулась по шпалам – попыталась делать широкие шаги, переступать шпалы, но вскоре стала уставать.

      Минуло не так уж много времени, когда показались дом в три окна, засматривающийся в небо, у сруба колодца «журавль» – на одном конце для груза старый утюг, с другого свисала цепь с ведром.

      «За прошедшие с получения письма годы многое могло измениться, хозяйка сменила место жительства… – Кира Петровна одолела пару ступенек, собралась постучать в дверь, но вместо этого без сил опустилась на невысокое крылечко. –