Ушли, чтобы остаться. Юрий Мишаткин

и млад на площадь, казнь свершали. Сама лишь на ноги встала, а сердце подсказывало, что творится страшное. Не забыть, как ревели мы в голос, а Егорычев покрикивал, требовал замолчать, как привели избитого красноармейца, что прятался в сарае, поставили у стенки и застрелили…

      – Егорычев стрелял? – уточнил отец.

      – Нет, другие полицаи. Потом деда Мавродия как участника гражданской и мировой войн насмерть забили. Узнала про Егорычева – и точно прошлое возвернулось.

      – Старое не возвращается.

      – Он-то вернулся.

      – Полностью свое отсидел, подчистую освободили, в справке указано местожительство – наш поселок.

      – Зачем на работу принял? Ни одна бригада его к себе не возьмет.

      – Больше ему некуда ехать, к тому же родился у нас.

      – И где мародерствовал, немцам прислуживал! Не забуду, как унес последний мешок картошки и мамино обручальное кольцо, еще что пленных конвоировал, измывался над ними. Не успел вместе с немцами уйти – те бросили, как падаль. Почти полгода в займище прятался, одичал, питался неизвестно чем, когда изголодал – сдался, пошел под суд. Мало дали – по мне бы век оставался под арестом. Жену оставил на сносях, ребеночка записали на материнскую фамилию, потом уехали, а куда – бог знает. Чуть ли не четверть века минуло, а не могу простить, как пресмыкался перед врагами, гнал молодежь в неметчину. Мать кланялась в ноги, умоляла не выдать, что муж в Красной, а он: «Гони золотишко!».

      – Свое сполна получил, если бы убивал, другую статью дали, вплоть до высшей меры.

      – Убивать, верно, не убивал, а измывался так, что хуже не бывает. Как таких только земля держит?

      – Удивительно, что все помнишь, тебе же тогда два годочка было.

      – В войну рано взрослели, соседка не стерпела надругательств и наложила на себя руки, а он хвастался немецкой медалью, приколол на пальто, чтоб все видели… На твоем бы месте указала ему от ворот поворот.

      – В справке оказано, что полностью отбыл срок, направлен к нам на постоянное жительство…

      В спальне замолчали, сколько Гошка ни прислушивался, ничего больше не услышал. За окном продолжало шуметь море, повизгивать на петлях – точно плакало дитя – не-затворенная калитка. Мальчишка поворочался, помял под головой подушку и, когда уснул, из мрака выплыл человек с собакой на поводке. Хмуро косясь, Егорычев пролаял раз, другой, дескать, не подходи, не то несдобровать, стал бить хвостом по полу, да шибко так… Гошка отшатнулся, собрался позвать на помощь, но голос пропал. Он ударился затылком о спинку кровати, открыл глаза и увидел не нового в поселке человека и его пса, а солнечный луч на потолке. Не простившись со сном, услышал настойчивый стук.

      – Кто?

      Стучали во входную дверь. Пришлось вставать, пройти босым по половицам.

      На пороге стоял явившийся из сна Егорычев.

      – Отец спит? Коль храпака дает – не буди и сам топор дай: позарез нужен, без него как без рук.

      Окончательно проснувшись, мальчишка уже более внимательно, нежели вчера, рассматривал заселившего соседний дом. Гошка смотрел на Егорычева, а тот на мальчишку.

      – Так