Никто не уйдет живым. Адам Нэвилл

этой жизни помогать не станет. Мамочка заставила меня это усвоить. Твоя небось тоже пыталась тебе объяснить, да ты языком трепала. Пора, типа, начинать думать по-взрослому. Пора начинать слушать. И куда это ты так поздно вечером побежишь, э? К парню? Какому-то пацану, который тебя выставил? Умный ход.

      – Перестаньте! Вы меня не знаете. Вы ничего обо мне не знаете.

      – Ты удивишься, столько я всего обо всем знаю. Только дурак иначе подумает о Макгвайре, девонька. А у кого из нас есть домик с шестью спальнями и обустроенным чердаком, а? У кого свой бизнес? У меня. Не у тебя. У тебя ничего нет. Но я протягиваю руку. Помощь предлагаю. Первая ступенька в лестнице. Кусать меня за палец – последнее дело, сестренка.

      – Понедельник. Это мой последний день.

      – Ой, какая ты упрямая. Не знаешь, што для тебя лучше. Ну ладно, понедельник так понедельник. Как хошь. Заплатила за месяц – можешь жить месяц, а можешь валить хоть щас. Мне же легче будет, честно. Только залога ты не получишь. Это не обсуждается. Ты нарушила договор. Я што тебе, благотворитель?

      Драч ухмыльнулся. Она долго молчала, пока он стоял, подняв бровь, и ждал, что она будет спорить.

      – Опять ты затихла. Потому што знаешь, сестренка, што сказать тебе нечего.

      Он вышел в дверь боком, пружинящей походкой, довольно склонив набок кудрявую голову.

      Стефани подскочила с кровати и захлопнула дверь.

      Она услышала, как снаружи стихли шаги Драча, словно он думал, не вернуться ли, чтобы отчитать ее за хлопанье дверями, как будто она была подростком, закатившим истерику. Стефани снова вспомнила о Вэл, своей мачехе, и ей захотелось кричать.

      Она повернула ключ в замке так быстро, что вывернула запястье, а потом прижалась к двери и ждала, пока не услышала, как заскрипели ступеньки, ведущие к его квартире. Вдалеке захлопнулась дверь.

      Стефани легла на кровать и закрыла лицо руками.

      Девять

      Когда Стефани раздевалась перед сном, квартирантка из комнаты напротив начала плакать.

      Должно быть, это ее Стефани мельком видела раньше. Высокая девушка с приятными духами издавала теперь дрожащие рыдания, и через две стены до Стефани доносились звуки, полные того отчаяния, которое поднимается с самого дна легких, от которого в горле жгучий вкус, как от морской воды. Этот звук прекрасно сочетался с ее собственным положением и самим домом, где словно бы процветало несчастье.

      Вся обида Стефани на то, что девушка отказалась ее замечать, испарилась. В этом горе слышалось все, что способно сделать жизнь невыносимой.

      «Плохо дело». Она не сможет просто лежать в кровати, купаясь в жалости к себе, и слушать вот это.

      Соседке по коридору было очень больно. Ее отчаянием могло объясниться и то, почему она раньше не заговорила со Стефани и даже не замедлила свой бег к комнате; может, она была просто не в состоянии с кем-то общаться.

      Но была ли это та же самая женщина, которую она слышала прошлой ночью за камином?

      Это не могла быть она, потому что голос в камине доносился с другой стороны –