Мой убил этого мамонта. Игорь Шахин

иногда орут, споря о Горбачеве, о Гайдаре и Жириновском. И ей всякий раз ничего не остается, как выходить к ним на кухню и говорить, по ее мнению, самые страшные для утихомиривания этих звездоболов слова: «Вам что, делать больше нечего?! Разорались! Дитя разбудите!» Хотя «дитя» теперь и само где-то частенько задерживалось.

      Ясно, что им и в самом деле делать было больше нечего, как булькать в стаканы и политинформировать в открытую форточку…

      А ведь ничего себе был парень. Захватит, бывало, будь это на кухне или в ванной, погладит, подернет и там и сям так, что и голова кругом. Нашепчет слов сквозь поцелуи – и понеслась душа в рай!

      Когда это было… Теперь лишь один мат-перемат да утренние небритые хари, черт знает, каких его дружков. Но какие-никакие, все же свои люди. При случае и за нее, и за сына могли бы постоять. Может, и не постоят, но надежда какая-то теплится.

      А Москва, замечала она по пути на работу и домой, опять жила чем-то таинственным – вот блин! Кто бы объяснил – чем?!

      У Москвы и тогда была тайна, когда решилась она в свои пятнадцать сбежать из родительского дома под Арзамасом в столицу. Но худо-бедно ту тайну она быстренько рассекретила. Делов-то! Продуктов и барахла ни в Арзамасе, ни вокруг него нигде нет, а тут полно всякого добра и во всех магазинах! Кино и разные дискотеки – на каждом шагу. Одно плохо – жизнь в общаге была такой, что «ни бзнэ, ни пэ». А это, как пить дать, совсем не по ней. Пусть будут работа и праздники где-то там, а вот свой угол, он и должен быть только своим! И добилась. И вот на тебе – эта пьянь!

      Опять весна, опять все соки от пяток к голове поднялись… Всегда ждешь чего-то необычного, когда куда-то собираешься ехать. Весной же – особенно.

      Вот уже сколько лет в два-три месяца раз отправлялась она к родителям в свое село. Удобно: ночь на поезде, потом два часа на автобусе – и ты у матушки.

      Отец уже умер. Тоска-а… Да и сколько можно было пить?.. Потому и удрала из села, что там и парней-то трезвых не было… И в поезде, не успеешь сесть, как сразу же «налить-закусить» начинается.

      Сумки и на этот раз были неподъемными, но, слава богу, сын вымахал за год – на голову выше матери! Вдвоем эти грузы легко ворочать. А там, в поезде, всегда найдется какой-нибудь мужичишка, чтобы сумки поднести к автобусу. Да и с чего бы ему не найтись? И лицо у нее – от зеркала не отвернись, и фигура – сама бы съела, если б оказалась на месте какого мужика. А выпьют стакан-другой, так тут и фигуры никакой не надо. Кобели они и есть кобели…

      «Ба! Что-то в небесах перевернулось. Поезд вот-вот отойдет, а в купе-то всего один человек. А-а… Ну да! Купейные билеты подорожали почти в два раза».

      Сын тоже туда, подмигнул: «Смотри, мам… Этот дядя не так себе». «Вот уж – «не так себе»! Наивняк! Переоделся, а костюмчик свой шикарный вывесил у самой двери.»

      – Молодой человек (молодой? Ну… чуть постарше), я недавно ехала, и случилось такое, что в соседнем купе какие-то гады открыли даже внутреннюю защелку! И пока те спали, все вынесли. – Она подсказала, что все вещи надо положить вниз, под полку.

      Попутчик