Житие святого Глеба. Виталий Смирнов

Вера Николаевна Фигнер, которая в то время находилась на нелегальном положении. Был и еще один нелегал, тоже член Исполнительного комитета «Народной воли» Михаил Алексеевич Саблин, который 3 марта 1881 года покончил жизнь самоубийством. Прознай об этом конспиративном собрании полиция, и дело для семьи Успенских приняло бы трагический оборот. Не думаю, что этого не понимали Александра Васильевна и Глеб. Ведь он сам рассказывал спустя несколько лет после ареста Софьи Перовской, вынужденной за два-три дня до этого драматического события скрываться на квартире Веры Фигнер, чем это грозило последней.

      Придя к ней под вечер, Перовская спросила:

      – Верочка, можно у тебя ночевать?

      Та посмотрела на нее с удивлением и упреком:

      – Как это ты спрашиваешь? Разве можно об этом спрашивать?!

      – Я спрашиваю, – сказала Перовская, – потому что, если в дом придут с обыском и найдут меня, тебя повесят.

      Вера Николаевна обняла ее и, показав на револьвер, который лежал у изголовья фигнеровской постели, сказала:

      – С тобой или без тебя, если придут, я буду стрелять.

      Перовскую через день взяли на другой квартире, которую выдал предатель.

      Удивительные были эти женщины. К делу, которому они служили, я и по сей день отношусь скептически. Но их психологическая натура у меня всегда вызывала чувство преклонения и даже какой-то внутренней зависти от невозможности хоть в малой степени приблизиться мне, мужчине, к тем личностным качествам, которыми обладали они, женщины.

      Когда Софью Перовскую перед казнью в черном арестантском платье во дворе дома предварительного заключения возвели на колесницу, посадив спиной к лошади и повесив на грудь доску с надписью «цареубийца», то руки ее скрутили так туго, что она сказала:

      – Отпустите немного: мне больно.

      – После будет еще больнее, – буркнул жандармский офицер.

      Через два года арестовали Веру Фигнер. На одном из допросов царский сановник граф Дмитрий Толстой посетовал на то, что у него не хватает времени, чтобы убедить революционерку в пагубности ее воззрений.

      На что Вера Фигнер дерзко ответила:

      – И я жалею, граф, очень жалею, а то я обратила бы вас в народовольца.

      Вера Николаевна отнюдь не была маниакальной злодейкой и принципиальной сторонницей террора как единственного средства политической борьбы. Напротив, она считала его мерой вынужденной. «Террор, – говорила она, – никогда сам по себе не был целью партии. Он был средством обороны, самозащиты, считался могучим орудием агитации и употреблялся лишь постольку, поскольку имелось в виду достижение целей организационных».

      Ее гибкий, блестящий ум, организаторские способности, умение привлекать к себе людей отмечали даже враги. Она умела очаровывать людей с первого взгляда и даже внешне была похожа на Александру Васильевну, которая относилась к ней с огромным уважением.

      В воспоминаниях, изданных в Берлине в 1906 году, Михайловский, хорошо