Житие святого Глеба. Виталий Смирнов

я хотел на твои богатства. – Сосед в недоумении. А отец как бы ему разъясняет: – Потому что в нонешнее время некуда мне и деть его по душе.

      Сосед начинает заводиться:

      – То-то, у тебя не густо, так ты и «не надо»!

      – Дубина ты моздокская! – уже начинает набирать обороты отец. – Видал я деньги на своем веку, не твоим чета!.. Пропил я их, деньги-то, нищий теперь, а давай ты мне их, так я не возьму-у! Не надо мне их, потому душа не может по нынешнему времени сделать мне указания, куда их деть… Ты вот мне ответь, – изгибаясь фигурой, ехидно, чуть не полушепотом, спрашивает Иван Яковлевич: – Ты на какой рожон деньги копишь? Зачем тебе тыщи? Давай ответ!

      – Тыщи-то? – мнется купец.

      – Да, тыщи-то! Пятьдесят лет ты деньгу набивал, полсотни годов бился, можно сказать, как собака… Лишней стопочки не пропустил. Как ты теперича их потратишь-то с толком, «по душе»? Отвечай, тогда я могу продолжить с тобой разговор.

      – Ах ты башка, башка! – удивляется сосед, так и не подобрав сокрушительного ответа. – Чай, и на это дело мастер был… Ты наживи-ко спервоначалу!

      – Ты меня не уедай… Мастер… У меня душа требовала… А тебе, дубине, делают вопрос, ты и отвечай, пивной котел! Не верти хвостом. С умом ли ты можешь их истратить по нынешнему вр-ремени?

      – Проломная голова! – горячится купец. – Есть у тебя дети-то, у шишиги?

      – Есть дети, – удовлетворенно кивает головой отец. – Ну?

      – Ну и у меня есть.

      – Ну? – наступает отец.

      – Что еще? Что нукаешь?.. Для детей наживаю… Гвоздь каленый!

      – Для детей? – переспрашивает отец и, ударив себя по колену, произносит: «Пач-чиму? Пач-чиму для детей? Вобла ты астраханская безмозглая!»

      – Дубье ты пустоголовое! – только и находит ответ купец.

      – А я, – чувствуя себя победителем, мечтательно произносит отец, – можа, на Дон поеду, на Волгу аль в Сибирь… Людей чужих посмотрю, вольным воздухом подышу… Душе простор дам! Эх, куманек дорогой! – начинает уже иным тоном отец. – Не в тебе одном души нет. Во всем народе ее не стало. Видал ты в горнице у нас портреты родителей моих?

      – Видал я твои портреты, – уже примиренно отвечает сосед.

      – Седенького старика-то помнишь, ай нет?

      – Видывал, видывал, – отвечает купец.

      – Так вот это, друг сердечный мой, прадедушка мой, царство ему небесное! Вот у него была душа, да не заказная, а своя… Глупы ли, умны были старички, а как-никак умели жить своей совестью…

      Глеб Иванович так увлекся рассказом, изображая все в лицах, а я так заслушался, что мы забыли про застолье.

      – Заговорили вы меня, Иван Силыч, – улыбнулся он и поднял, как обычно, на уровне стоящего на столе локтя рюмку. Мы беззвучно чокнулись, похрустели соленым огурчиком, и Глеб продолжил.

      – Жизнь моего отца вовсе не так бедна впечатлениями, чтобы его бедный, заброшенный и неразвитый ум не получил потребности раздумывать вообще о жизни человеческой и ценить в ней только