Полнолуние для Магистра. Вероника Горбачева

близко, возмутительно близко, выдирая сознание из эйфории, словно утопленника из омута. Зарычав от возмущения, бывший студент стряхнул с себя дурь, неизбежно овладевающую им при чрезмерном погружении в чтение, и заозирался в поисках источника шума. А заодно и прикидывая, чем бы ему в этот источник кинуть, дабы не мешал.

      Впрочем, агрессивным замыслам не дано было осуществиться. Хотя бы потому, что при взгляде на разбитое окно Захария забыл обо всём на свете.

      Снаружи, из темноты ночи, с широкого карниза на него уставился янтарными глазами… Некто. Чей пернатый силуэт был настолько массивен, что заслонял собой всходящую луну.

      – Силы небесные! – прошептал Захария, чувствуя невольное желание перекреститься. – Не может быть… Скроух?

      И мысленно повторил, спохватившись, что звуками голоса может спугнуть оживший миф: «Не может того быть! Не может! Однако…»

      Однако за попорченным оконным стеклом – один квадрат из мелкой расстекловки разбит, несколько соседних пошли в трещину – хорошо различалось и массивное сильное тело – не менее двух футов ростом, ого!.. и пёстрое оперение, и узнаваемая круглая башка, с огромными глазищами, шикарными бровями, с вздымающимися, будто щипцами завитыми, кончиками; с суровым клювом и – самое главное – чётко очерченными ушами, крепко прижатыми к этой самой башке. Птица уставилась на него, сморгнула и сердито двинула клювом по очередному стеклянному квадрату, разнеся его вдребезги…

      «Болван!» – отчётливо прозвучало в голове у Захарии.

      … взмахнула крыльями, сорвалась с места – и умчалась ввысь, в темноту ночи.

      …Ночи?

      Окончательно придя в себя, Эрдман кинулся к окну.

      Он и впрямь болван, крэтин, идиот! Зачитался, как последний дурак; а ведь это, пропущенное без внимания «Бамм», было тем самым полуночным колоколом из аббатства святого Фомы, что обычно служил сигналом чтецу: «Пора возвращаться к реальности!» А он… отмахнулся. Мало того – пропустил обход, опоздал на целых два часа… Святотатство. Ему нет прощения. О, идиот!

      Но птица! Скроух! Она только что… была – или померещилась?

      Уронив на пол какой-то предмет, он рванул кверху оконную раму и успел перехватить с карниза задрожавшее от дуновения ветра пёстрое перо прежде, чем то унесло очередным порывом. Перо скроуха. Вещественное доказательство только что виденного чуда. Высунулся наружу. На свинцовом отливе, потемневшем от времени, белело несколько свежайших царапин. Глубоких, как от когтей. Три и три. Шесть.

      – Шесть, – прошептал Захария. Отшатнулся – и в изнеможении опустился на пол. – Скроух. Настоящий. А я… Болван, да. Зачитался. Силы небесные, книга! Где «Mikrokosmographia»?

      Хвала Господу, она лежала тут же, рядом, на полу. Он, видите ли, так забылся, погрузившись в чтение, что, очнувшись от звона бьющегося стекла, не сразу сообразил, что происходит; обнаружил себя всё так же стоящим перед шкафом, потом глянул в окно, увидел птицу, бросился за ней, а когда стал открывать раму – машинально выпустил