Полнолуние для Магистра. Вероника Горбачева

кресла (его потом так и не нашли, когда забирали кое-какие вещи на память) мог присесть бабушкин любимец, филин Яков. После смерти хозяйки он затосковал, стал чахнуть и однажды просто исчез: должно быть, улетел умирать в лес. Собственно, он никогда и не был домашним: прилетал, когда вздумается, гостил, сколько душенька его совиная захочет. А сейчас вот объявился.

      И только во сне оживший филин может выразительно склонить голову и сказать хрипловато:

      – Здравствуй, Ликуша.

      …и подставить круглую пёструю башку, как когда-то, много лет назад, с удовольствием позволяя гладить мягкие пёрышки, почесать за ухом, словно котёнка. Даже ткнулся пару раз лбом в её ладонь.

      – Соскучился, да? – растроганно пробормотала Лика. – И я тоже. По тебе, по бабушке, по папе с мамой. А тут ещё с Леркой… несчастье приключилось…

      Филин высвободил ушастую голову. Встряхнулся.

      – Знаю, Ликуша. Потому-то мы и встретились. Живи вы с ним долго и счастливо – я бы, может, вам вовек не понадобился бы. А когда сердце у нашего Светлого болит – мы чуем…

      – Погоди, это ты сейчас о чём?

      Яша помолчал, переминаясь с лапы на лапу, умащиваясь на спинке кресла.

      – Не всё сразу, девочка. Мне нужно многое рассказать, да и попросить об очень важном. Но если я вывалю на тебя разом всё, ты не поверишь. А у меня… у нас с тобой только одна попытка контакта. Связь устанавливать долго и трудно, и чтобы нам сейчас поговорить, мост между мирами строили две сотни скроухов. Следующий пик силы, в который можно совершить нечто подобное, выпадет не раньше чем на новое полнолуние, а тогда время будет упущено: и у твоего брата, и у девочки-Светлой, чью судьбу мы хотим поправить… Слушай внимательно. Слушай, не перебивай, как слушала ты когда-то Василису Фёдоровну.

      И она сдержала рвущиеся наружу вопросы, уселась смирно, как школьница, на краешек кресла; даже спину постаралась держать ровнее, по детской привычке, ведь невозможно внимательно слушать, поджав ноги и завернувшись в плед. Почему-то в бабушкиной кухне она почувствовала себя прежней девчушкой; хоть и сорванцом, но это там, на улице и в городском дворе, а здесь, у бабы Васи она преображалась в послушную внучку. Ей самой когда-то очень нравилось играть в этакое превращение. Да и бабушка никогда не была тираном и не пользовалась Ликиным показным смирением, которое, кстати, прекрасно чувствовала; просто хвалила, угощала, ненавязчиво наставляла чему-то… И любила.

      А Яша…

      Всегда казался частью её. Или, как сегодня сказали бы, «полномочным представителем». Уж настолько полномочным, что даже в реальной жизни его строгого предупреждающего клёкота оказывалось довольно, чтобы удержать расшалившуюся детвору от опрометчивых поступков – в чужой сад залезть или, к примеру, рвануть на реку, на льдинах покататься… Будто сама баба Вася в тот момент строго на них цыкала. А уж сейчас-то, когда филин заговорил, грех было не послушаться. Да и предвкушение чего-то необыкновенного, какого-то чуда, заставляло притаиться в ожидании, в страхе спугнуть…

      Вот