Семь фунтов брамсельного ветра. Владислав Крапивин

чтобы внести ясность. – Мезенцева.

      Лоська понял. И, кажется, чуть улыбнулся:

      – Я сперва подумал, что ты парень. Не разглядел.

      – Немудрено… – хмыкнула я. В самом деле – волосы, подстриженные по уши, джинсы, мальчишечья футболка. И под футболкой… ничегошеньки незаметно. Разве если только очень приглядеться…

      – Нет, теперь-то я понял, – Лоська улыбнулся заметнее. – Парни такими не бывают.

      – Какими “такими”?

      – Ну… ты заботливая. – И он втянул воздух носом-картошкой.

      Я с облечением сменила тон:

      – Да. Очень заботливая. И главная забота о твоем умывании. Посмотри, ты весь перемазанный.

      Он и правда был в земле и глине, в травяном соке, в прилипших стеблях и листиках. Даже в волосах глиняные крошки.

      Лоська не стал спорить.

      – Да, здесь недалеко есть колонка.

      – Какая колонка! Тебе надо в ванну с головой!

      – Во-первых, – сказал Лоська отчетливо, – нет у нас дома никакой ванны. Во-вторых, я не смогу попасть домой. Я забыл надеть на шею ключ, захлопнул дверь, а мама придет лишь вечером.

      Я про себя отметила, какая у Лоськи правильная речь, вовсе не уличный “базар”. Даже сказал “надеть”, а не “одеть”, что и среди нынешних тележурналистов редкость. Поучиться бы у мальчишки депутатам всех мастей с их “намерениями”, “в этой связи” , “властямипредержащими”,“возбужденными делами”, с их “эканьем” и “меканьем”… Но речь речью, а чумазости от этого не меньше.

      – Пойдем-ка, Лоська, ко мне.

      – Да ну… – он впервые заметно смутился. Вытащил из сандалеты ступню, начал чесать правой пяткой левое черное колено. – Зачем…

      – Отмоешься, поедим чего-нибудь… Не бродить же тебе таким пугалом до вечера.

      – К сожалению, я всегда пугало, – равнодушно сообщил он. И вдруг согласился: – Хорошо, пойдем.

      Сперва я думала, что его толкнуло на согласие это мое “поедим чего-нибудь”. И только много позже поняла: нет, наверно, не только это…

      Мы с минуту еще постояли над дерновым холмиком. Я сама не заметила, как положила руку на Лоськино плечо. И он этого, кажется, не заметил. Потом пошли мы к улице Машинистов. Лоська не спрашивал, далеко ли. Сперва шел молча, а потом стал рассказывать про Умку. Уже без слезинок в голосе, а словно о живом. Как Умка ждал его каждый день на лавочке, как деликатно, без жадности, принимал угощение: остатки рыбных консервов, вареную картошку, селедочные головы и обрезки колбасы. Как играл, будто котенок, сделанными из травы “мышками”, как иногда (не часто, правда) просился на руки и клал голову на Лоськино плечо… А при прощании Умка вел себя спокойно, никогда не увязывался следом.

      – А ты не думал взять его домой?

      – Нет… Мне кажется, он не хотел. Он был вольный кот, гулял сам по себе, как в той сказке…

      Я подивилась, что Лоська знает Киплинга. Не ведала еще тогда, какой он книгочей.

      В подъезде Лоська оробел опять:

      – А дома у тебя кто-нибудь есть?

      – Никого нет. Шагай…

      3

      Я