Белая обитель. Валерий Рыжков

в синдром, а потом в окончательный диагноз, это он может. Вот это и есть трагедия врача – до конца мыслить как доктор, как научный исследователь опытной лаборатории.

      Его пронзила боль, и он ещё раз осознал, что все-таки это глубинный процесс, и по длительности, и по продолжительности, это больше, чем язва желудка, и по плотности при пальпации живота это может быть опухоль.

      Лечащий врач интуитивно прочувствовал его состояние, стал его успокаивать, как успокаивал сам врач Словин безнадежных больных.

      Его, Словина, и коллеги, и больные считали авторитетом в вопросах деонтологии, и за всю жизнь его врачебной практики у него не было проколов в вопросах этики. Он всегда умел прочувствовать больного и сказать то, что хочет тот услышать, а именно надежду на выздоровление. И он эту веру в человека вселял или усиливал. И Прокопий Александрович осознал, что и он хочет обрести эту веру и жить, пусть даже призрачной надеждой.

      Лечащий врач вышел, оставив одного больного в палате, подошел к сестринскому посту, сделал запись и тихо сказал медсестре: чтобы уменьшить страдания, Словину вместо анальгина с димедролом в смесь добавить двойную дозу наркотического препарата.

      Наркотики снимали ему локальные боли в животе, создавая иллюзию, что дела его стали лучше, и он непременно пойдет на поправку. И он встанет в строй, и вернется к своему любимому врачеванию, к свой профессии. Словин боролся с недугом. Даже с болезнью нужно драться до конца, это был его лозунг, он убеждал и больных, и здоровых.

      В среду к Словину делегацией от отделения пришли коллеги. Словин дремал. Медсестра сделала укол, и он, взбодрившись, встал, но от слабости закачался и поэтому присел на стул. Все прошли в палату. Он подслеповато посмотрел и со всеми поздоровался.

      Зимин кивнул ему головой и опустил взгляд. Горячев, как заведующий отделением, начал говорить, традиционно в манере члена месткома.

      – Прокопий Александрович, вы выглядите сегодня лучше, чем вчера, – по-отечески произнес Горячев.

      – Да я и сам это чувствую! Швы сняли, послеоперационная рана заживает. Теперь всё идет на полную поправку. Скоро я смогу выйти на прогулку, вот только окрепну после операции.

      У всех присутствующих на лице были вымученные улыбки. Зимин увидел перед собой ещё более осунувшееся лицо и тусклые склеры глаз.

      Теперь из присутствующих уже никто не верил в выздоровление, стоя как перед врачебным консилиумом, может быть, даже и Словин не верил в это чудо.

      – Вот поел рыбного бульона, очень вкусно, – улыбнулся он слабой улыбкой.

      – Из судачка – это прекрасно, – поддержал Вечерский. – Я в следующий раз принесу вам вяленой рыбки.

      – На отделении всё нормально. Ждем вашего скорейшего выздоровления и выхода на работу, – продолжил Горячев. – Нас сегодня много, а вы один, и мы вас утомили.

      – Что вы? Я очень рад! – ответил Словин. – Спасибо, товарищи, за внимание. Я непременно вернусь в строй! – по-военному ответил он, только