Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Вячеслав Борисович Репин

обошел стол по кругу, повернулся к Марте спиной и, о чем-то размышляя, смотрел в шумящую темноту.

      – Ни в физиологию, ни в ее господство над нашими мозгами я не верю, – сказал он. – Всё зависит от того, что мы хотим от жизни и друг от друга.

      – Слова… А я серьезно. Любовь основана на физическом, а физическое изнашивается… Иногда я себя спрашиваю, любишь ли ты меня – как я есть, или ты выдумал меня, изобрел в своей голове нечто очень похожее на меня. Ведь ты даже не нуждаешься в доказательствах, в том, чтобы хоть иногда сверить, соответствует ли твой образ действительности. Для тебя всё давным-давно ясно. А мне доказательства нужны на каждом шагу!

      – Я понимаю… Ты меня упрекаешь в том, что я не доказал тебе свою любовь через приязнь к этому супермену? Глупо! Глупо то, что присутствие этого лба с куриными мозгами толкает тебя на обсуждение таких тем.

      – С тобой невозможно ни о чем говорить.

      – Завтра этот Гулливер переедет в свой палаточный лагерь, или… где их там расселили? В противном случае я перееду в гостиницу.

      Петр взял со стола бутылку виски и скрылся в доме.

* * *

      Гарнская жизнь после отпуска текла в своем обычном ритме. Конец лета был уже на носу. Вечера и выходные, как и прежде, уходили на розарий. Солнечные дни держались весь август. В свободное время Петр даже не выбирался за черту поселка.

      Как-то вечером, в субботу, Марта попыталась уговорить его оставить намеченные на воскресенье планы и поехать к ее знакомым. Супружеская пара, оба австрийцы, жившая к северу от Парижа, уже в третий раз приглашала их на обед. Петр решил подумать до утра, хотел принять решение в зависимости от того, какая будет погода.

      – Я одного не понимаю… Они нас ждут каждое воскресенье? – удивился он. – Чем вызвано такое радушие?

      – Стремлением нормальных людей к общению… Не всем же дано находить смысл жизни в разведении кустов… да еще и стерильных.., – вырвалось у Марты; и следом посыпались другие упреки за испорченный отпуск, ведь все две недели они просидели в «Бастиде» безвыездно, будто под домашним арестом, и домой вернулись раньше времени не из-за жары, а спасаясь от уныния, с которым трудно было бороться живя в чужом доме.

      Разговор сразу принял неожиданный оборот. Решив разом выплеснуть наболевшее на душе, Марта упрекала его в том, что, вернувшись в Гарн, он решил жить по старинке, хотя обещал по возвращении изменить их жизнь в корне, да и просто отказывался понимать, что на этот раз «чаша долготерпения» переполнилась. Марта считала его виновным в том, что потеряла «свободу души и тела». С чем будто бы смирилась. Однако никак не могла смириться с похороненными обещаниями, с тем, что он ничего не предлагает ей взамен, взамен ее жертвы, и даже больше не считает нужным выслушивать ее, отмахиваясь от всего.

      – Мне всё это на-до-е-ло, – выговорила она по слогам.

      Петр продолжал спокойно рыться в ботаническом справочнике, обвинениям внимал как чему-то должному, когда с улицы донесся крик соседа. Архитектор завел привычку голосить через ограду, если в чем-нибудь