Люди и куклы (сборник). Василий Ливанов

припоминает.

      Алексей Алексеевич склонился, обхватив плечи друга, пытаясь поймать его взгляд.

      – Вадим… Ты узнаешь меня? Это я, Алексей… Алексей Кромов… Ты видишь меня, Вадим?.. Это я… Алеша…

      Кривая усмешка тронула губы Горчакова. Он глянул Алексею прямо в глаза:

      – Зачем вы так говорите?.. Вы Нестеров? Я не знаю никакого Нестерова… Я хочу пообедать в Ростове. – И хрипло рассмеялся.

      – Что он говорит, мосье? Что он говорит? – спросил человек с обезьяньими глазками.

      – Пойдем отсюда, Вадим. Пойдем со мной.

      Алексей Алексеевич подхватил Горчакова под мышки и пытался приподнять.

      – Напрасно, напрасно стараетесь, – пробормотал Вадим и вдруг страшно, надрывно закричал: – Мне больно! Больно!

      – Куда вы его тащите, мосье? – испуганно взвизгнул сосед-нищий.

      Еще двое поспешно поднялись и подошли поближе.

      – Эй, ты! Оставь его! Что он тебе сделал? – заорал краснолицый, выходя из-за прилавка.

      – Пошел ты к черту! – крикнул Кромов краснолицему. – Это мой друг…

      Горчаков, до этого расслабленный, тяжело повисший на руках, вдруг напрягся всем телом и, извернувшись, вцепился зубами в руку Кромова.

      Алексей Алексеевич успел увидеть, как краснолицый, схватив обломок доски, выскочил из-за прилавка.

      И тут жестокий удар обрушился сзади. Кромов устоял на ногах, но после второго удара в голову он упал и потерял сознание.

      Алексей Алексеевич пришел в себя в полицейском участке. Старший из полицейских, без мундира, в рубахе, перекрещенной помочами, заканчивал перебинтовывать Кромову голову.

      – Еще немного терпения, мосье. – Он, ловко разорвав бинт, затягивал аккуратный узелок. – И что вам за фантазия пришла связываться с этим дерьмом? Это уже не люди.

      Полицейские переглянулись.

      Старший выразительно пожал плечами.

XXИюнь 1921 года. В монастыре

      – …Ибо не станет вопрошать кощунственно: почему живу, Господи? – Старец закашлялся и, прижимая платок к губам, скользнул сердитым взглядом по лицу Кромова.

      Алексей Алексеевич живо припомнил, с каким испугом всего час назад настоятель смотрел на безумные гримасы Вадима, и усмехнулся горько.

      Они шли по монастырскому парку втроем: старый настоятель русского православного мужского монастыря, затерянного на юге Франции, Кромов и Наталья Владимировна.

      Шли по узкой аллее между высокими старыми тополями, осыпающими их снежным пухом цветения.

      – Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное, – продолжал старец, отдышавшись и уже не так сердито взглядывая на своих спутников. – Призреть убогого калеку есть не только святой долг наш, но и благо для монастыря.

      Кромов теперь мучился сознанием, что не испытывает ни любви, ни сострадания к этому сумасшедшему калеке, а только жалость, брезгливую жалость. И это жестокое признание, которое он вдруг сделал самому себе, болезненно сжимало сердце стыдом и тоской.

      «Это потому, –