Знай обо мне все. Евгений Кулькин

И другие – по мелочам – за ним грешки водились. Так что на иконопись он не тянул. Но доброты его, наверно, хватило бы на несколько человек.

      А время ни шатко ни валко, но все же шло. И стал я замечать за собой некоторую ущербность. Не тянуло меня к девкам.

      Так, из озорства, что ли, пройдусь иногда с какой-нибудь местной красулей. И, коль признаться, больше оттого, что это было делом рискованным. Михайловские парни вообще не очень жаловали «залетных», не говоря уже о тех, кто начинали прибирать к рукам их девчат.

      И первый раз – это было на Ерзалке, возле мельзавода – пришлось мне испытать их норов. Шел я в ту пору провожать певичку одну. Шурой ее звали. А по фамилии – Меньших. А голос у нее был – почище, чем у Руслановой. Кстати, на каком-то концерте, через много лет, конечно, Лидия Андревна ей сказала, обняв ее и прослезившись: «Милая девочка, не было бы меня – ты бы была великой». И верно, Шура очень уж подражала ей. Но как! Это надо было слышать!

      И вот в тот вечер провожал я ее до дому, даже под локоток еще не взял, как дорогу мне заступили четверо.

      «Эй, фрайер, – говорит один, – ты налог не платил, а кого захватил?»

      А я уже ученый. Раз в рифму начинают шлепать, значит, трепачи. Серьезной драки тут не получится. Другие бы между глаз звездарезнули, а потом бы спросили, почему за «Большую Медведицу» налог не платил.

      «Ну что ж, – останавливаюсь. – Я заплачу!»

      А сам на Шуру прикашиваю. Не испугалась, видать. Стоит в сторонке, ждет, наверно, чем это кончится.

      А я «буром» на них пру.

      «Давайте отойдем подальше от зрителей!» – волоку их в темноту и не столько от Шуры подальше, сколько увожу от штакетника, который, при случае, они обломают об мою голову. Смотрю, не идут. Потом один из них кидает:

      «Ну чего базарить, поканали на консерванский».

      «Консерванский», как нетрудно догадаться, клуб консервного завода, где в ту пору танцы устраивали до двух часов ночи.

      Ну подались те в ту самую тьму, куда я их звал, Шура подошла ко мне и говорит:

      «А ты смелый! Я таких люблю!» – и за шею меня обнять норовит. А я страсть как не люблю эти телячьи нежности. Сразу опротивела она мне, как черт. Особенно после слов, вроде я ее завоевал и теперь волен с нею делать все, что ни пожелаю.

      «Знаешь, – говорю, – лети и стриги фонари крыльями!» – И, конечно, повернувшись, ушел.

      Она несколько секунд постояла на одном месте, потом как захохочет, словно ей кто пятки щекотать стал, и крикнула:

      «Эх ты, пентюх – нюхряя брат!»

      «Ничего себе! – изумился я. – Поговорили, как меду напились». И мне стало весело.

      Словом, не вязались у меня отношения с девками. Один, уже повоевавший парень, с которым я сдавал экзамены в педучилище, довольно мудрено объяснял мне, что война принесла не только беды и разные там лишения, она искалечила детей. Одних – сиротством, других – ранним мужанием. Поэтому, неизвестно, чем это все для нашего поколения кончится.

      И, может, я принял это близко к сердцу и стал, как говорят, прикладывать свою морду к портрету эпохи.

      Ну,