Полоса отчуждения. Евгений Кулькин

каждый день будет муторно.

      А Максим рассуждал про себя: неужели вот так просто можно поменять то, в чем, кажется, уверился навсегда?

      И Виктор Алексеевич сказал:

      – Я не отрекся от Бога. Но искушение было выше моих сил. Значит, Господь отныне меня числит среди тех, кто не был достойным ему служить.

      Он помолчал и заключил:

      – Но это вряд ли можно считать преступлением.

      Когда они проходили очередной ряд, то откуда-то вынырнул монах. Он явно был смущен этой встречей.

      – Я бы возликовал, – вдруг сказал монах, – если бы мог разобраться в своих чувствах, как это удалось тебе. Но Бог посчитал, что я неспособен на какой-то протест.

      И монах удалился, почему-то именно Максиму вручив гроздь винограда, выхватив ее из корзины, которую нес.

      А Подруга Жены сказала:

      – Теперь из нас троих самый святой ты, Макс.

      Он не возразил и не согласился.

      Просто еще ошеломление до конца не прошло.

      – Но и тебе недолго осталось быть праведником, – напророчествовала Подруга Жены.

      На этом они, собственно, и расстались.

      Напоследок Подруга Жены отщипнула от кисти, которую как-то неуклюже, как котенка за шиворот, держал Максим, две виноградинки. Одну сунула в рот мужу, а вторую съела сама.

      46

      Опять решил поработать ночью. С вокзала взял двоих. Он все ей заглядывал. А когда садились, спросил:

      – Куда коляску и сумку?

      – Не на голову же мне! – не очень любезно ответила она.

      Максим затолкал коляску и сумку в багажник.

      Поехали.

      У салона новобрачных она просила остановить. И тут же – во двор – чуть ли не бегом.

      – А вещи? – кричит он ей вдогон и понимает, что ошибся, приняв их за супругов.

      – Какие вещи? – вернувшись, недоумевает она.

      – Коляска и сумка, – говорит он, для вящей убедительности распахнув багажник, где они лежат.

      – Так это не мои, – говорит она. И вдруг затревожилась: – Теперь же нас за воров посчитают.

      – Ну что будем делать? – спрашивает Максим.

      – Едем на вокзал, – говорит парень с той долей решимости, которой так не хватало ему в общении с этой девушкой там, где он их взял.

      Приехали.

      На стоянке уже пусто. Поспрашивали подремывающих таксистов. Хая никто не поднимал. Решили заглянуть в сумку. И тут же на документы наткнулись. Поехали по адресу.

      Им открыла молодая женщина с испуганным лицом.

      – Он что-нибудь натворил? – спросила.

      – Почему «он»? – спрашивает Максим. – Документы-то ваши?

      – Мои. Но только муж сынишку к бабушке, то есть к моей маме возил.

      За их спиной взвозился в замочной скважине ключ, и дверь распахнулась.

      – Ну вот и он сам! – сказала жена. – Как стеклышко.

      Когда же при общем хохоте и соответствующих случаю междометиях все выяснилось, муж, вытирая выступившие от смеха слезы, произнес:

      – Только я отвернулся, чтобы старушке помочь оклунок на плечо вздеть, глядь, а шмоток уже нет.

      Жена тем временем зашебаршила в