Мания. 1. Магия, или Казенный сон. Евгений Кулькин

вослед тем, кто покидал красный уголок, теперь покоилась на его кулаках, уложенных на столешницу.

      Триголос сроду не думал, что так нудно дежурить по агитпункту. Вернее сказать, соблазн сачкануть терзал его давно. Вот устроиться бы в контору, сидеть себе балендрасить цельный день. А как стрелки враспах – шесть часов, стало быть, так – в столовку, к пивку и к пухловатой Лидуне, что так и просится, чтобы поискать у нее «бешеное ребро».

      И вот ему выпала очередь как агитатору подежурить в рыбколхозновском клубе. И он чуть не одурел от скуки. Хотя без людей не был.

      Первым пришел старый дед, имени которого он не знал.

      – Ты тут самый заведовательный? – спросил.

      – Да кубыть я, – в тон ему ответил Веденей.

      – Тоды разъясни мне, разине непонятливому, кого мы в этот раз и на какую должность будем выбирать?

      Триголос снял плакатик, в рамку заправленный, и спросил:

      – Дед, ты грамотный?

      – Не академик, – ответил тот, – но кое в чем кумекаю.

      Вот Веденей и всучил ему ту самую грамоту, пусть читает, пока не облезет. Прочитал тот все, не более как по складам, потом говорит:

      – Ну почему сейчас стали писать с такой непонятностью, что прочтешь, и – ничего в голове не остается?

      – Да потому, что под старость голова становится, как вентерь, которым воду носят. Все сквозь ячеи утекает.

      – Не скажи! Я из ума еще не выжил. Но вот ответь мне, что это за «блок коммунистов и беспартийных»?

      – Ну это такой простяк, что и объяснять страмотно.

      – Не скажи! – вновь не согласился дед. – Ну с коммунистами все ясно. А где тот самый блок беспартийных? Вот я, к примеру, не член никакой партии, так чего же вокруг меня никто не блокует? Так бы вот пришли и сказали: «Степан Иваныч, а не хочешь ты две недели побыть царем али Генеральным секретарем, не все же тебе пребывать в первобытниках!» Ведь никто не скажет. Потому блок должен быть только коммунистический. Нечего тень на сеть кидать.

      Ушел дед, за ним бабенка одна приплелась. Старая безмужница, бесмясица и, кажется, безмозглица, потому как попросила Триголоса, чтобы он ей жалобу сразу на всех светловских мужиков написал.

      – За что же? – поинтересовался Веденей.

      – Да обходят они меня, как вроде я кривая или косая. А ведь худые завсегда в моде были.

      – Где? – спросил Триголос.

      – Ну в Америке там, и еще в Париже…

      – Так ты туда и метись! Дай хоть русскому мужику почувствовать себя человеком! А то все время, как заноза, так и вонзаешься во взор. Худая, а сколько тебя много!

      Бабенка обиделась и ушла.

      А потом заявился один пересмешник, который спросил:

      – А ты за троих будешь голосовать?

      – Почему это? – спросил Веденей.

      – Да фамилия у тебя к этому предрасполагает.

      Пересмешник пришел с бутылкой. Но выпить им не дали, потому как в красный уголок зашли Григорий Фельд и Ефим Моторыга.

      – Между прочим, – начал журналист, – как сказал бы Брет Гарт: