Между нами. Сборник

давно поняла уже: мне кранты.

      Зря я синюю полночь звала своей.

      Возомнила себя кем-то вроде луны,

      Мол, и я освещаю кому-то путь.

      А чужие усмешки почти не важны.

      Лишь бы дали с горчинкой любви хлебнуть.

      А теперь не свалиться бы с той высоты.

      Все проходит. Вон даже часы идут.

      За высоким забором растут цветы,

      По мою ль они душу, скажи, растут?

      Утром будет судачить портовая шваль

      О безумной в ночи, будто нет больше тем.

      Увези меня морем в такую даль,

      Чтоб забыла цветы за забором тем.

      «Лети и не трусь, я в спину стрелять не стану…»

      Лети и не трусь, я в спину стрелять не стану.

      Над крышами воздух апрельский пропах дождем.

      Не вспомню ни осени стылой открытую рану,

      Ни зимнее утро и собственный вздох «подождем…».

      Не бойся ни солнца-прожектора, ни отражений

      В кривых зеркалах подземки, ни сосен чужих.

      Не камнем на дно,

      не синицей в ладонях-мишенях —

      Лети журавлем в предрассветье, где воздух затих.

      Не будет грозы, и трава станет звонко-пахучей.

      Птенцы твои к Солнцу взлетят, как пытались и мы.

      Окрасит окраины утренний розовый лучик,

      Разбудит дрожащие стекла-осколки зимы.

      Они распахнутся, а я в сотый раз пожалею,

      Горяч шоколад, да прохлада опять внутри.

      А мне говорили, что я отпускать не умею.

      Лети. На минуту присядь.

      Все, что помнишь, сотри.

      «Сколько еще фиолетовых тех февралей…»

      Сколько еще фиолетовых тех февралей

      Вздрагивать будет рассвет на ресницах,

      как выстрел?

      Сколько еще будет боль и твоей, и моей?

      Будто бы пьяный художник ворованной кистью

      Мажет нам сны фиолетовым, пьет горький чай,

      Солнечный воздух глотает с кристаллами снега.

      Этот февраль, словно шуба с чужого плеча.

      В ней – только девять кругов от себя быстрым бегом.

      Сколько еще натыкаться во тьме на слова,

      Те, что в сердцах наших спят под неместным

      наркозом?

      Только шесть букв, и закончится эта глава,

      Что мы сожгли незаметно, глумясь над морозом.

      В лужах застывших еще отражается свет

      Сонного солнца, как минус столетье, похоже.

      Я разучусь различать фиолетовый цвет,

      Только бы сердце твое так не билось тревожно.

      «А хлебом насущным ты станешь уже потом…»

      А хлебом насущным ты станешь уже потом,

      Когда осенит нас октябрь золотым крылом,

      Когда все значенья слова поменяют влет,

      А слезы той осени вдруг превратятся в лед.

      А там подо льдом будет много взрывчатки слов,

      В седом монитора сиянье – тоски улов.

      Как в омут бросать нам соцветья сухих. Как дела?

      Костры разводить, чтобы вспомнить, куда я шла.

      И стоит теперь-то стихов городить огород,

      Когда наши реки забвенья-молчанья мы вброд

      Давно