Смешно или страшно. Кирилл Круганский

Наблюдал – было его слово, я бы сказал просто: виделись.

      Мы познакомились в апреле. В нашем доме, в Одинцово, на неделю отключили отопление и водоснабжение. Приехало телевидение. Замерзшие немытые жильцы высыпали на улицу. Оператор заснял и меня. Я минут пять ругал правительство, рассказывал про непомерные траты на баню, а в конце все же выразил надежду, что все будет хорошо. В новости, конечно, допустили только эту часть интервью. На следующий день меня по телефону разыскал один из бесчисленных помощников Ставнина и попросил о встрече. Он сказал, что господин Ставнин уже доверяет мне, ведь меня показали в новостях. Мы условились встретиться в выходные, в Москве. Помощник спрашивал меня о работе, о принципах, которыми я руководствуюсь в воспитании учеников. А в понедельник позвонил снова и сообщил, что я подхожу.

      Я ничего не понимал, ведь, напомню, я был учитель. Я мог кинуть мяч, объявить игру, но разобраться в такой ситуации – позвольте. В этом я честно признался Ставнину, когда мы впервые встретились. Он ответил, что Бог мне судья, и добавил, что Бог – милосерден. Этой фразы я тоже не раскусил. Месяц мы ходили по кафе, где он платил. Всего раз шесть. И говорили все время обо мне.

      Не могу я хорошо описывать людей, поэтому про Ставнина сказал бы, что это был человек важный, лет шестидесяти, лысый и с бородой. Вот, я думаю, и финиш. Ну еще полный, невысокий. Часто звонил у него телефон, он что-то записывал, коротко отвечал. Несколько дел совершались в его голове за один раз, поэтому иногда он забывал, кому и что говорит. Наш разговор у него дома поначалу пошел совсем не в ту сторону, и он не сразу распознал ошибку.

      Я приехал днем в субботу. Он жил в огромной квартире, почти в центре.

      – Купил весь этаж, ― объяснил он. ― Пришлось нажать кое-на-кого. Не хотели продавать.

      Мы сели в столовой. Ставнин был в лиловом кожаном кресле и бордовом халате, на толстых пальцах ― толстые перстни. Он предложил закусить немного. Я не ел так никогда. Тут было и вино, и хлеб. Много красивых закусок. Ставнин лично налил мне вина, поднес тарелку с закусками. Я выпил бокал залпом и съел что-то пестрое.

      – Теперь основное блюдо, ― сказал он.

      То была рыба. После рыбы он промокнул губы салфеткой и позвонил в колокольчик. Пришла молодая девушка.

      – Грета, сыр, – сказал он. Через минуту Грета вернулась с деревянной доской.

      – А-а, зачем? ― спросил я.

      – Так принято. Спустя какое-то время после основного блюда съесть немного сыра. Читали “Парижский кулинар” за 1926 год?

      – Нет.

      – Там подробно об этом. Когда-то у нас все это было, – погрустнел он. – И раньше, чем у французов.

      – У французов сейчас беспорядки, – обрадовался я, как люди редко радуются беспорядкам.

      – Да, да. Сырные бунты.

      – Вроде, что-то с бензином?

      – А что они возят на бензине?

      – Сыр?

      – Сыр.

      Я посмотрел на доску.

      – А это что такое? Вот, с лепесточками.

      – Это швейцарский, – ответил он. От сыра пахло, как из мужской раздевалки после двойного лыжного урока.

      – Не решусь, – засмеялся я.

      После шел ликер, потом ― кофе с мороженым и, наконец, он предложил мне пересесть в курительную комнату, которая одновременно была и бильярдной. Я сильно наелся. За исключением лепестков сыра, все было идеально. Я и не думал, что можно есть вот так: с удовольствием. У меня промелькнула мысль, что окажись Ставнин гомосексуалистом, я бы сейчас постеснялся отказать.

      Мы сидели друг напротив друга и курили.

      – Что вы думаете обо мне? – вдруг спросил Ставнин. – Мы же уже месяц знакомы.

      – Я не очень понимаю, зачем я вам.

      – Я объясню. Видите ли… Я многого добился в жизни. Я психолог, продюсер, предприниматель, директор, имею клинику. Защитил докторскую диссертацию. Она называлась “Божественное в мужчине”. Это была лучшая диссертация у нас на кафедре. По крайней мере, так писали в 89-ом, в нашей стенгазете. Так вот, мне нужны верные помощники. Я не могу всем вертеть сам. Да, я в центре круга, но без людей не обойтись. Поверьте, это не ради денег. Это, скорее, про эмоции, про имманентное.

      Я выпустил сигаретный дым: иди, дым. Ставнин поднес мне серебряную пепельницу.

      – Так что вы думаете? ― снова спросил он.

      – Вы хотите, чтобы я превратился в вашего помощника?

      Он пристально посмотрел на меня.

      – Хочу. И даже не в помощника, а в проводника идей.

      – А что я должен делать?

      Тут ему позвонили, он отвлекся и десять минут говорил по телефону. “Никаких эмоций, вытряси из них все”, ― видно, разговор дался нелегко, потому что после него он и ошибся.

      – Понимаете, ― сказал он, ― я придумал слово.

      – Что?

      – Да. Новое ослепительное слово. Для надежды, для любви, для прощения.

      – Какое?

      Он бросил на меня окончательный взгляд.

      – Лобог.

      Я