Убырлы кеше. Сергей Жоголь

вытирает рукавицей нос, Настасья видит, как в глазу мужика вдруг появляется слезинка. Тот крестится и бормочет:

      – Не по чину мне к тебе, княжна, в повозку-то лезть. Говорю же: тулупчик да шапка у меня справные, так что я уж тут как-нибудь.

      ***

      Когда стемнело, прискакал один лишь Василька. Конь его в пене, на огромный бегущий сугроб похож. Уже приближаясь, издали Василька прокричал:

      – Бяда́, бая́рын! Макарку пасякли́!

      Сам без шапки, в разорванном кафтане, без рукавиц, в волосах кровь запеклась. Настасья, увидав дозорного, аж вскрикнула. Глаз затёк, рожа красная, весь в снегу. Вьюга всё кружит и кружит. Видно от себя шагов на пять, и ветрище завывает.

      – Как посекли? – взволнованно прокричал Плетнёв.

      Василька соскочил с коня, упал на колени. Снега ему едва ли не по пояс.

      – Ой бяда, баярын! Ой не збяро́г я Макар Никицыча!

      – Что с сыном, кто посёк?

      – Лю́дзи ляхи́е, – осадив коня, прокричал Василька. – До́лга блудзи́ли мы, глядзи́м аганёчык. Пае́хали на няго́, ба́чым лясо́к, а у нызи́не ля о́гнишча двое. Пакрыча́ли мы им, нам такса́ма кры́кнули у отвэ́т, а як падъе́хали, з уси́х бако́у на нас наляце́ли.

      – Со всех боков налетели? Люди лихие? Разбойники?

      – А я чаго́ ка́жу? Вядо́ма разбойники!

      Боярин соскочил с коня, ухватил Васильку за грудки:

      – Много ль их было?

      – Чалаве́к дзе́сяць. Все, хто с дубьём, хто з топором, хто з рога́тиной. Адзи́н майго́ каня́ за узду уха́пиу, а дру́гий кисцянём па галаве́ мяне́ уда́рыу. Шпака удар змякчы́ла, зляце́ла…

      – Да бес с ней, с твоей шапкой! – перекрикивая вой ветра, орал Плетнёв. – С сыном что, говори! Что ж его… насмерть?

      – Пабо́йся бо́га, Микита Игнатыч. Гэ́тыя и́роды бо не зразуме́ли на ка́го нарвалы́ся. Макар Никицыч дваи́х з каня́ посёк, перш чым конь яго́ павали́уся. Рога́циной яго, пра́ма у бок и адра́зу до смерци́…

      – До смерти, говоришь? Насмерть… кого, Макарку?

      – Да не́а… каня́ ёного! Каня рогациной ты́кнули. Конь яго памёр, а сам ён няма́.

      Боярин оттолкнул Васильку и отступил на шаг, перекрестился.

      – Живой! Ну, слава те…

      – Так сын твой пе́шы яшчэ́ аднаго́ саблей даста́у.

      – Пеший? Ещё одного саблей достал?

      – Са́блей, саблей! Ёного насмерть, а удву́х пара́ниу. Тут яму вила́ми ў бок и ты́кнули. – Василька вытер ладошкой посиневшие губы. – Я такса́ма а́днаго саблей уда́рыу, перш чым тыя, хто вы́жыу, па кустах разбегли́ся.

      Никита Плетнёв:

      – Ты тоже одного зарубил. Молодец! А остальные, значит, в кусты сиганули?

      – Як зайцы.

      – Дальше что было, сказывай.

      – Як тые злы́дни разьбеглы́ся, я да сынку тваму́ зна́чыць ки́нууся, а з няго́ кро́вушка так и хлы́щэт. Перавяза́у я яго́, хаце́у на свайго́ каня́ пасаддзи́ць, ды да вас верта́ться, а ён стогне ды стогне.

      Боярин и сам застонал:

      – Стонет