Перо из крыла Ангела. Тайны творчества. Любовь Сушко

уроке, каждый стареется свой приговор вынести. Ни минуты покоя, и всем до него есть дело, и всем что-то требуется от него, несчастного.

      – И чего же ты хочешь? – вопрошал король.

      – Сожгите все романы, чтобы никто никогда не увидел их, умереть хочу, чтобы ни одна живая душа, ни в этом мире, ни в том не поминала меня больше, – твердил Раскольников.

      Король повернулся к писателю, тот сидел мрачный и онемевший.

      – Возможно ли такое? Сколько книг издано, где нам их искать? Мы не сможем их собрать, даже если бы и захотели.

      Долго они совещались, и ничего так и не смогли сделать. А тут уже и Дмитрий Карамазов подоспел:

      – А мне сколько на каторгах томиться и за чужие грехи расплачиваться? Я-то ни старуху, ни отца не убивал, жил может и не праведно, но после того суда вообще мне нет никакого покоя, никогда не будет. Все женщины от меня отвернулись, а эти доценты и критики только и терзают – виноват, не виноват, в чем виноват? Зачем мне такая судьба горемычная. Уж лучше бы убил, чтобы не маялся так, да ведь нет – сплошное издевательство и ничего больше.

      – За что, – уже спрашивал его Иван Карамазов, – видно тебе понравилось утверждение, что если бог хочет наказать, он жизни лишает, а если еще больше наказать желает, то лишает разума. Почему я должен все время безумным оставаться, и прежде мало что видел, а теперь, и сколько еще прикажешь маяться, ведь все мы бессмертные, хорошее ты нам бессмертие подарил, благодетель ты наш…

      Но, оттолкнув Ивана, к столу пробрался красавец Свидригайлов:

      – А мне на что припаял растление малолетних, ведь никогда его не было? Ладно все остальные грехи, а теперь мне только дети и снятся, убери детей, Федор Михайлович, ведь все только ради красного словца да пущего эффекту, а бросил тень, потом уже и не отмыться никогда… И зачем только тебе такое творить надо было, отец ты наш родимый…

      Князь Мышкин просто ходил между героями и жаловался всем на то, что он убил самую любимую женщину, потому что жить так было больше невозможно.

      Настасья впадала в истерику, Сонечка молчала так выразительно и покорно, что лучше бы истерила, Грушенька хохотала так, что можно было оглохнуть. И стекла звенели, и казалось, что все упадет и разобъется.

      – И что нам со всем с этим делать? – спросил у писателя король.

      – А почем мне знать, я ведь их по отдельности писал в разных книгах, откуда мне было знать, что они все вместе соберутся, и такое случится.

      – Гений должен все знать заранее, чтобы вот такого Пекла больше не случилось, – заявил король, – так и надо передать всем остальным писателям, которые еще не наворотили такую гору ужаса, страданий, и бед, да в одном месте все не собрал, это вам не шуточки, особенно если книги и герои окажутся бессмертными.

      Герои стояли молча, женщины лишались чувств и снова приходили в себя, закатывая новые истерики и незаметно стихали, это могло длиться вечно. Ничто никогда не кончается, вот уж точно подмечено.

      Король,