Besame mucho, клуша!. Анна Яковлева

обнесенной якорной цепью парковкой, вышел и открыл Лере дверь.

      Лера взглянула на парня – широкое славянское лицо со смешливыми глазами выдавало добряка, и даже устрашающе лысый череп был не в состоянии что-то изменить. Лера сразу почувствовала расположение к водителю, в отличие от его шефа, и улыбнулась открытой улыбкой.

      – Спасибо, – ставя ноги на асфальт, любезно поблагодарила она.

      О пафосном ресторанчике, куда привез ее Крутов, Ковалева была наслышана. «Жирная утка». Европейский уровень, средиземноморская кухня и строгий запрет на джинсы. Лера не соответствовала установкам ресторана, а костюм Крутова только подчеркивал это несоответствие.

      Крутов уже вышел из машины и как-то странно посмотрел на Ковалеву.

      – Прошу, – направляясь к двустворчатым дверям, пригласил он свою гостью.

      Похоже, мужчина знал, что делал, и Леру отпустило.

      Но пока она семенила за высокой фигурой, снова почувствовала сомнение, а когда они проходили мимо зеркальной стены перед входом в зал, Валерия увидела свое отражение и пожалела, что не умерла в младенчестве. Понятно, почему Крутов так странно смотрел на нее.

      От дождя волосы прижались к голове, из пучка на затылке, наоборот, свисали намокшие пряди, но самое ужасное – тушь отпечаталась венчиком вокруг глаз, и вид у Валерии был клоунский.

      – Я сейчас, – мрачно бросила Лера и умчалась на поиски дамской комнаты.

      И там, стоя перед зеркальной рамой, на полу из черно-белой, уложенной в шахматном порядке плитки, Лера с отвращением признала:

      – Клуша.

      Зачем накрасилась? Чтобы ощутить себя женщиной? Поздно. Казимир уже спутался с Чижевской. Раньше надо было думать.

      И снова в голове замелькали обрывки из статеек психологов из серии «не так летишь, не так свистишь», прививающие комплекс неполноценности. Шейпинг, шопинг – все, что призвано омолаживать и украшать, – это все не для нее. Она несовременная – вот в чем главная проблема. И ей уже никогда не будет двадцать. Будет тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь…

      Лера стерла отпечатки туши над и под глазами, припудрилась, расправила плечи, как советовала Бочарникова, и вышла в зал. Какая есть, такая есть. Что выросло, то выросло. Обмену и возврату не подлежит.

      Но, подходя к столику, за которым восседал этот седеющий жеребец Крутов, запаниковала и взмолилась: «Господи, мне бы только поскорее все закончить с ним и уехать домой». При мысли о доме сердце заныло так сильно, что Лера не заметила выгнутую ножку стула под Крутовым, споткнулась и с шумом приземлилась на свободное место. Дом ее там, где Казимир!

      – Осторожно! – придержал ее под руку народный избранник и принюхался. И уловил отчетливый пряный аромат разогретой под солнцем степи: божественной травы тимьяна, полыни, пижмы. Головокружительный дух исходил от мокрой журналистки. Запах – это визитная карточка женщины, ее лицо. Кстати, о лице: на журналистке лица не было.

      – Что с вами? Вам плохо? – забеспокоился Василий.

      – Нет-нет, – вымученно улыбнулась Лера, – банальный кинетоз.

      – Что за кинетоз?

      – Транспортная