Роман с предположительным временем. Георгий Костин

невольно старческими глазами затряс её, а затем, выпустив, заключил меня в жаркие объятия, и даже обдал мое ухо теплым домашним дыханием…

      – Ну, вот. – Словно вернул меня из сладкого забытья в обыденную реальность, заботливый материнский голос. Но это был уже голос дерева. Меня это не удивило: у материнского дерева, дерева нашей праматери – и голос должен быть материнский. – Теперь ты сам понял все. Всякий истинный человеческий путь: великий или малый, не суть важно – начинается с самого начала. С утробы матери. Только великая благость в начале пути может привести к великому венцу. Великая благость в начале – великий венец в конце. Умеренная благость в начале – умеренный венец в конце. Отсутствие благости в начале – ужасный конец… Но ты это уже знаешь не хуже меня, а потому не буду испытывать тебя суетным переживанием благости, всегда подобным легкому наркотическому опьянению (ты давно прошел и это испытание), а перейду к делу. Тебе пришло время отведать мой плод. Впрочем, ты и сейчас свободен в выборе: можешь отказаться, и тогда ВСЁ, как подобает, вернется на круги своя, а ты вместе со ВСЕМ вернешься во время настоящее…

      10 Открывшийся проход в праматеринскую мудрость

      Я глубоко прочувствовал себя ребенком. Это было удивительное чувство. Душа моя явно была детской. А сознание – умудренного шестидесятилетним жизненным опытом мужчины. При том, состояние сознания было константным, а состояние души – переменным. Я мог по собственному желанию выбрать себе любой детский возраст. Не долго колеблясь, выбрал семь лет. И мне сразу же захотелось покапризничать. Ни то чтобы посвоевольничать (своевольничают – в трудном подростковом возрасте), а как бы показать свои давно уже не молочные зубки: мол, тоже имею полноценное право. Тут следует уточнить – безответственное еще право. Но мой ум при этом оставался быть ответственным: никакого другого ума, настоянного на моем жизненном опыте, не может быть в принципе. На короткий миг возникла задиристая коллизия между умом и душой. В обычной житейской ситуации, не задумываясь, отдал бы предпочтение уму (и соответственно, опыту), а к побуждению души – отнесся бы, как к мимолетной блажи. Но сейчас я был если ни в самом лоне праматери, то точно под сенью её ответственности, а под этой сенью позволительно и покапризничать. И это (опять следует подчеркнуть) было ни в коей мере – не старческое впадение в детство, а, скорее наоборот – прорыв к новой небывалой еще для меня мудрости: праматеринской мудрости. И вход в неё открывался мне через мое семилетнее детство со всеми присущими этому возрасту атрибутами, в том числе и безобидными невольными безответственными капризами.

      Надув капризно пухлые губки, мол, не хочу никакого плода, и вообще не хочу еще есть, я, тем не менее, вслепую вытянул правую руку вверх. «Но ежели ты так этого хочешь, то можешь сама положить мне в ладонь свой плод…» И тотчас плод оказался в моей руке. Я опустил его к глазам и увидел огромный, величиной с яблоко абрикос с сочным янтарно-медовым отливом.