Капитан дальнего следования. Игорь Кулькин

в учебниках истории. Она не пленяла – завораживала. В ее теплых, добрых глазах с неуловимой хитринкой была какая-то томность, чутко замеченная художником. И вот она живая, и вот она на сцене. И все в ней настоящее – чувствительный немецкий акцент, властная поступь, мушка на щеке, широкая талия, презрительная улыбка в ответ на признание в любви полковника, готового отдать за нее жизнь. Белый веер, высокий парик. Она была настоящей во всем, и Павел, хотя и смотрел этот спектакль уже в третий раз, вновь усомнился. Поверить и впрямь было сложно.

      Действие развивалось. Императрица всевластна и капризна. Полковник то в фаворе, то на грани гибели.

      «Женское сердце, – думал Павел, – не изменилось совершенно. Все в его руках! Даже обидно, даже страшно. Но ничего не поделаешь».

      Полковник на сцене клялся в любви снова и снова. Екатерина была то милостива, то беспощадна.

      «Как же так, – размышлял Павел, отвлекаясь от действия, – как же ей это удается? Так чувствовать, так все понимать. Непостижимо. Непонятно».

      Спектакль близился к концу. Екатерина, после многих сомнений, присваивает полковнику желанный статус фаворита и любовника. Попутно он становится генералом. Все счастливы, и молодой генерал гарцует на настоящем коне, как-то проведенном на сцену. Аплодисменты. Зрители встают, и актеры, разоблаченные от костюмов, выходят на сцену. И на месте величавой Екатерины стоит красивая и молодая блондинка. Зал полон овацией, и долгое эхо бьется под крышей, как пойманный в силок голубь. Все аплодируют ей. Императрице. Несравненной и единственной. Его Юлии.

      4

      В гримерке, как обычно, была несусветная толкотня. Павел никогда не мог понять, почему столько народу топчется именно в ее гримерке, почему постоянно кто-то ходит, галдит, смеется, и все это перемешалось до того, что тесно, и с ним здороваются, и улыбаются ему.

      – А, Паша, – кивнула девушка, игравшая фрейлину, – Юлька сейчас придет, посиди пока.

      Павел присел на крутящееся кресло, которое почему-то стояло в углу за дверью.

      Юля пришла уставшая. Улыбнулась и бросила в корзину, на подушки, корону. Волосы распустила, и сразу стала обыкновенной, знакомой, почти домашней.

      Гримерка была самая обыкновенная, даже скромная. Шкафчик с одеждой, серое зеркало, столик с рядами карандашей, помад, кисточек. Отдельно на самом краю трюмо лежала косметичка, и Юля доставала из нее все новые и новые тени, тушь для ресниц, пудру, еще какие-то карандаши…

      «И куда ей столько, – думал Павел и тут же окорачивал себя: – Ну а что же ты хочешь? Актриса. Профессионал!»

      – Тебе идет, – указал он на мушку.

      – Ну вот только не надо, – ответила Юля, вытирая синюю тушь из-под глаз, – а то я и корсет могу оставить, и юбку. Как домой-то везти меня будешь? Я в машину не влезу. На руках понесешь.

      – Без проблем, – сказал Павел.

      Они вышли на улицу, когда уже минуло одиннадцать часов, и теплая пустота летнего вечера словно укутывала в себя. Перед ними раскинулась Волга и белели огоньки на другом