Дети синего фламинго. Владислав Крапивин

ыл выкормить. А никто, кроме нас двоих – меня и Малыша, не знал, где гнездо. Разве что Отшельник… Нет. Отшельник не стал бы заботиться о птенце. Ведь он старался “никому не делать ни зла, ни добра”.

      Значит, Малыш жив!

      Почему же он не вернулся с Птицей? Не знаю. Я пока ничего не знаю, но скоро узнаю все. Я уже решил. Только мне опять нужен кинжал. Такой же, как появился у меня в тот день, в августе…

      Деревянный кинжал

      В тот вечер мы играли в войну. Не в современную войну, где дым и грохот, а в рыцарей. У нас были деревянные мечи и щиты из фанеры. На щитах каждый рисовал какой-нибудь знак – свой рыцарский герб. У меня был олень. Такой же, как на моей майке. Просто я ничего не мог придумать и срисовал этого оленя с майки. И получилось здорово – будто у меня и правда свой герб: на щите и на одежде…

      В нашей армии было пять человек, а у противников шесть. Поэтому договорились, что мы будем укрываться в засадах, а они нас искать: у тех, кто прячется, всегда есть преимущество.

      По сигналу мы разбежались. Я сразу кинулся в “ущелье”. Это заросший лопухами проход между глухой стеной двухэтажного дома и высоким сараем. Я знал, что очень скоро противники побегут через “ущелье” в соседний сквер – искать нас в кустах желтой акации.

      В проходе спрятаться было негде: лопухи мы порядком повытоптали. Но из-под крыши сарая торчала толстая жердь, я ее давно заприметил. Я закинул за спину щит, а меч сунул под резинку на шортах – так, что клинок вылез из штанины, и стал взбираться.

      Бревна, из которых был сложен сарай, рассохлись от старости, в них чернели щели. Они помогали мне цепляться. Скользкие сандалии срывались, занозистый меч царапал ногу, но все же я добрался до жерди. Ухватился за нее и повис.

      Мускулы у меня не очень-то сильные, подтягиваться я плохо умею. Но пальцы и кисти рук у меня крепкие – такой уж я уродился. Я долго-долго могу вертеть мечом во время боя, а если во что-нибудь вцеплюсь, могу висеть хоть целый день. Ну, не день, а, скажем, полчаса.

      Значит, я повис и стал ждать рыцарей чужой армии.

      Скоро они появились. Втроем. Пригибаясь, они шли гуськом и, конечно, вверх не взглянули. Когда предводитель оказался почти подо мной, я разжал пальцы.

      Вот уж в самом деле – как снег на голову!

      От моих сандалий до земли было метра три, но примятые лопухи смягчили толчок. Противники и опомниться не успели: трах, трах! – я нанес одному два удара. Трах, трах – другому!

      Мы всегда играли честно, без лишних споров. Два удара получил – значит, убит. Оба рыцаря надулись, но отошли в сторону. Зато третий, еще не задетый моим мечом, поднял щит и бросился в атаку.

      Его звали Толик. Он был из другого квартала и редко играл с нами. Лишь когда мы увлеклись рыцарскими боями, он стал приходить каждый день. Мне раньше казалось, что он слабенький, но сейчас я понял, какой это боец. Он был поменьше меня, но быстрый и такой смелый. К тому же он, видимо, рассердился и решил отомстить за двух своих соратников.

      Ух, как по-боевому блестели его темные глаза над верхним краем щита! А на щите чернели скрещенные стрелы и пламенело оранжевое солнце.

      Он крепко насел на меня, и я отступил к выходу из “ущелья”. Но тут со двора кинулся мне на помощь Степка Шувалов. Он не очень ловкий фехтовальщик, но зато большой и тяжелый, как настоящий рыцарь в доспехах. Вдвоем мы сразу оттеснили Толика в другой конец прохода, к овражку, что тянется вдоль огородов. Толик отступил на самый край и отбивался изо всех сил. Но что он мог сделать против нас двоих?

      – Сдавайся, – сказал Степка.

      Наш противник лишь глазами сверкнул из-за щита. И еще сильнее замахал мечом…

      Наш овражек неглубокий, но к августу он доверху зарастает темной, злющей, как тысяча гадюк, крапивой, и падать в него – все равно что в кипяток. А Толик стоял уже на кромке. Он, видимо, сильно устал: даже дышал со всхлипом. И я… в общем, я сделал шаг в сторону и опустил меч.

      Толик замер на миг. Потом прыгнул между мной и Степкой и отбежал на несколько шагов.

      Степка обалдело уставился на меня:

      – Ты чего?

      – Ничего… Он же сорваться мог.

      – Ну и что? Сдавался бы.

      – Он не сдастся, – сказал я.

      – Ну и летел бы тогда!

      – Летел бы? Сам попробуй! Думаешь, приятно?

      – Ну так чего ж… – немного растерянно проговорил Степка. – Это же война…

      – Война должна быть честная.

      Степка тяжело засопел. Он был не злой, только медленно соображал. И когда что-нибудь не понимал, начинал так вот сопеть. Наконец он пробубнил:

      – Подумаешь… Он же в длинных штанах и в куртке. Ну и свалился бы…

      – Вот балда! А руки? А лицо?

      Я словно совсем близко увидел Толькино загорелое лицо с белыми волдырями от злых укусов. Меня даже передернуло. Я не выношу, если у кого-нибудь боль. Особенно вот такая… обидная. И главное, за что? За то, что он так смело сражался?

      Я оглянулся на Толика. Он не убежал.