Дневник. Чак Паланик

она осталась наедине с Питером, с его сальными волосами, свитером и старой никчемной бижутерией. Он покачался на пятках, уперев руки в бедра и глядя на картину, сказал:

      – Ну, что?

      Не глядя на нее, он сказал:

      – Струсишь и побежишь за своими подружечками?

      Он сказал это, выпятив грудь. Его глаза были сощурены, по скулам ходили желваки. Зубы скрипели. Он повернулся и ударился о стену так сильно, что картина рядом перекосилась. Он отклонился назад, прижав плечи к стене, запихнув руки в передние карманы джинсов. Закрыл глаза и глубоко вдохнул. Потом медленно выдохнул, открыл глаза, пристально посмотрел на нее и спросил:

      – И что? Что ты думаешь?

      – О картине? – спросила Мисти.

      Скалистый каменный дом. Она протянула руку и выправила рамку.

      Питер скосил глаза, не поворачивая головы.

      – Я вырос в соседнем доме. Мужик с книгой – это Бретт Петерсен. – А потом сказал вслух, слишком громко: – Я хочу знать, выйдешь ли ты за меня замуж.

      Вот так Питер сделал ей предложение.

      Так ты сделал предложение. В первый раз.

      Он с острова, говорили все. С этого музея восковых фигур, острова Уэйтенси, где живут благородные семейства, ведущие род аж от первых поселенцев. Старые благородные фамильные древа, где все друг другу приходятся двоюродными племянниками. Где уже двести лет никому не надо покупать столовое серебро. Они едят мясо на завтрак, обед и ужин, а их сыновья носят какую-то старую бижутерию. Вроде как фирменная фишка острова. Их старые семейные дома из дерева и камня высятся вдоль Вязовой, Можжевеловой, Грабовой, источенные соленым ветром.

      Даже все их золотые ретриверы приходятся друг другу кузенами.

      Говорили, что на острове Уэйтенси все такое, музейное. Дряхлый паром, на котором помещается шесть машин. Три квартала зданий из красного кирпича по Купеческой: бакалея, старая библиотека и часовая башня, магазины. Белая вагонка и круговые балкончики закрытого старого отеля. Церковь, вся из гранита и витражей.

      Там, в галерее художественного колледжа, на Питере была брошь – круг из грязно-синего хрусталя, а внутри – круг фальшивого жемчуга. Некоторые синие камни уже вывалились, и пустые отверстия чернели как пасти с кривыми острыми зубками. Металл был серебром, но гнутым и окисленным. Кончик длинной булавки торчал из-за края броши, весь в шариках ржавчины.

      Питер держал в руках большой пластиковый стакан со спортивной эмблемой. Отхлебнул и сказал:

      – Если нет вероятности, что ты выйдешь за меня, мне нет смысла вести тебя на ужин, верно? – Он посмотрел на потолок, потом на нее и сказал: – Я нахожу, что этот подход экономит хренову кучу времени.

      – Просто чтоб ты знал, – сказала ему Мисти, – этого дома не существует. Я его придумала.

      Мисти сказала тебе.

      А ты сказал:

      – Ты помнишь этот дом, потому что он еще в твоем сердце.

      А Мисти сказала:

      – С какой это радости ты знаешь, что в моем, блин, сердце?

      Большие каменные дома. Обомшелые деревья.