Кто все расскажет. Чак Паланик

подтяжки тому назад, впивающуюся в губы Новарро. Уинчелл не преминул бы окрестить этого красавчика «уайлдмэном». Как Алана Кэмпбелла, мужа Дороти Паркер, которого Лилиан Хеллман обозвала «козлом, не лишённым изящности». Продолжая ласкать пекинеса длинными пальцами, мисс Кэти вслух вспоминает:

      – У его слюны был вкус мокрых членов десяти тысяч одиноких дальнобойщиков.

      На шатком столике из кипы сценариев дожидаются своей очереди барбитураты и двойной виски. Мисс Кэти вдруг прекращает почёсывать отчего-то потемневшую мордочку пса и резко отдёргивает руку. Полотенце падает у неё с головы, и седые мокрые волосы рассыпаются по плечам. Между корнями просвечивает розовая кожа. Зелёная маска из авокадо от изумления растрескивается.

      Мисс Кэти глядит на свою ладонь: с пальцев у неё капает тёмно-красная жижа.

      Акт I, сцена третья

      Кэтрин Кентон жила как Гудини – великий мастер исчезновений. Она ускользала откуда угодно – из брачных уз, из психиатрических лечебниц, из плотных рамок студийных контрактов с Пандро С. Берманом… Моя мисс Кэти позволяла запереть себя лишь потому, что ей нравилось в последний момент улизнуть. Отказаться от невыгодного гастрольного тура в обществе Реда Скелтона. Увернуться от урагана «Хейзел». На третьем триместре прервать беременность от Хью Лонга. Всякий раз, когда между ней и опасностью оставалось одно мановение секундной стрелки, мисс Кэти успевала упорхнуть.

      А теперь – медленным наплывом – кадр из прошлого. Вернёмся в тот год, когда по радио чуть ли не через раз крутили песню «(Сколько стоил) тот пёс на витрине?» в исполнении Патти Пейдж. Интерьер полуподвальной кухни в элегантном городском особняке Кэтрин Кентон. В глубине сцены располагаются в ряд: электрическая печь, холодильник, дверь в переулок, и в ней – запылённое окошко.

      На первом плане – я, сижу на крашеном белом стуле, закинув скрещенные в лодыжках ноги на покрытый такой же краской стол, и держу в руках увесистую бумажную стопку. На сквозняке дрожит записка, приколотая скрепкой к титульному листу. Текст выполнен от руки, наклонными буквами: «Наслаждайся сейчас же, пока эти строки пахнут моими потными чреслами». И ниже: «Лилиан Хеллман».

      Лили никогда ничего не подписывает – она раздаёт автографы.

      На первой странице сценария американский физик Роберт Оппенгеймер ломает голову над наилучшим способом ускорения диффузии частиц. Наконец Лилиан гасит сигарету «Лаки Страйк», опрокидывает в рот бокал шотландского виски «Дьюарз» и локтем отталкивает Оппенгеймера от просторной доски, беспорядочно исписанной уравнениями. После чего, поплевав на стержень карандаша для бровей «Макс Фактор», под пристальным взглядом Альберта Эйнштейна изменяет скорость деления обогащённого урана. Хлопнув себя ладонью по лбу, Эйнштейн восклицает:

      – Лили, meine Liebchen, du bist eine genious[7]!

      Доносится острое тук-тук-тук по стеклу. Лучи восходящего солнца высвечивают за тусклым окошком зависший в воздухе силуэт. Какая-нибудь отбившаяся от стаи,

7

«Дорогая, ты просто гений!» (нем.)