Человек эпохи Возрождения (сборник). Максим Осипов

ты на курсах, только на курсах – он. А дальше, сказал бы другой поэт, все было, как в Филадельфии. Но в том-то и дело, что у Киры никакой Филадельфии раньше не было – с ней все случается в первый раз. И ночью ей уезжать в Москву.

      Если отвлечься на короткое время от него, триумфатора, – вот уж, скажет потом в раздражении Алена – не мужчина, а выигрышный лотерейный билет, – то с Кирой произошло так: в ее жизни с тех пор не было минуты, чтобы она пожалела о той встрече или сочла бы ее случайностью. Случайностей нет. Только непредсказуемость.

      Там, на Петроградской стороне, каждый из них переживал что-то свое: он – свободу, ну и – благодарность к ней за то, что она его, совсем мальчика, заметила и отметила, она – возможность физически ощутить любовь. Было бы замечательно эти ощущения возобновлять, но – как уж есть. Подробности Кириной жизни никому не известны: мало ли что могло произойти за двадцать-то лет. Но ему она кажется той же – веселой, с незанятыми валентностями.

      А от ленинградской ядерной реакции родился новый элемент, о возможности которого молодые люди и не подумали.

      Мила: спокойная, светловолосая. Ногти обкусывает, не от нервозности – от задумчивости. Было время ее разглядеть. Красивая, да. Если начать вспоминать кино, то… пожалуй что, никого определенного не приходит в голову. Да и не дело – сравнивать. Похожа на мать. Позвонила, представилась – дочерью Киры, химика. “Помните? Русский музей, Ленинград”. Сказала: “Насколько я понимаю, я также и ваша дочь”. Несентиментальная. А он – немножко. Все бросил, собрался, приехал. На подарок денег нашел, на билет.

* * *

      Вот она, популярность. Не так-то просто отделаться от Алены, да и от прочих дам, которые подходят с ним познакомиться, посоветоваться, но говорят не о самочувствии, а о том, как хороши были в прежние времена. – Да вы и теперь ничего, весьма, то есть он имел в виду… – Вы очень галантны, доктор. – Их внимание, честно сказать, ему льстит, некоторых он видел по телевизору.

      – Смотрите, какой вы наделали переполох в нашем курятнике! – шепчет Алена. – Есть в вас такая… пронзительность. Вы настоящий. Расскажите мне что-нибудь. О себе не хотите, так о коллегах рассказывайте. Мне интересно все: как они ходят, как говорят…

      – Тети такие. Обоего пола, – рассеянно произносит он.

      – Замечательно! По когтю узнают льва. Если б вы написали пьесу…

      – Я не пишу пьес, – он все же вовлекся с ней в диалог.

      Алена удивлена: как так?

      – Копыто, по-видимому, не раздвоено. – Слышит Кира его или нет?

      – Такую пьесу, – Алена точно уже не слышит, – что я пришла на прием, а вы меня смотрите, трогаете, вы, врачи, ведь чувствуете руками, да? – Алена кажется почти раздетой, хотя и расстегнула-то одну пуговицу. – И, потрогав, спрашиваете между прочим: а у вас была онкология? Я отвечаю: не было. Почему? Почему вы спросили? А вы говорите: да, в общем, так, ничего… И пальцами по столу барабаните. Погодите, вы должны объяснить! И вы голосом, каким разговаривали с Анастасией Георгиевной, произносите: полноте, уверяю вас… А я выхожу и гляжу… На листочки,