Человек эпохи Возрождения (сборник). Максим Осипов

отец: обеспечить веселье, разбавить собой компанию, которая невелика – женятся математики.

      Ресторан расположен среди таких же, как он, двух-трехэтажных домиков, закрыт от улицы голубеньким особнячком. Флаг черт-те какой, сине-желто-зелено-черный, и написано белой замазкой: Посольство Танзании. Людей никого. Только след от почтового ящика и – фломастером: “Осторожно, сосульки”. Надо же! – на дворе сентябрь. Хорошая, видно, страна. Вообще, хорошо тут.

      Что мы видим, зайдя в ресторан? – немыслимых размеров коробки: harman/kardon. И ниже, гигантскими буквами: домашний кинотеатр.

      – Китай не стоит на месте, – подает голос Петечка, осветитель наш.

      Художник по свету, алкоголик сорока с небольшим лет. Всем нам немножко за сорок, некоторым – уже давно.

      Мы кое-что знаем о происхождении невесты, мы догадываемся, откуда взялись коробки. Подарок папаши ее. – Безвкусица! – Чего вы хотите от провинциального подполковника? Бедная Настя. И бедный Сом.

      Ресторан обставлен в немецком стиле – сизой какой-то мебелью, что опять-таки несущественно, поскольку женятся – математики.

      Итак, действующие лица. Невеста – Мила. Жених – Кирилл. Отец жениха – Сом. Сом Самойлович, Самуил Самуилович – русский человек, наш собрат, артист. Большая лысая голова, усы. У артиста не должно быть усов, Сом – исключение. Сколько лет уже сцену топчет, а под старость жизнь ему улыбнулась – да как! – во весь рот! Новая жена, она тоже здесь, хотя, вроде бы… Но зачем и жениться на молодой – дома ее держать? – тем более эту, кажется, не удержишь.

      Мы находимся в предвкушении. Шум-гам, скандальчики, всем друг от друга чего-то надо – нас ждут драгоценные наблюдения, нам предстоит понервничать. Мы любим нервничать, всякого рода переживания – это источник творчества, вдохновения, а пока что сдаем в гардероб зонтики и плащи, прихорашиваемся перед зеркалом. Скорее, скорей, началось!

      – А, вы тут…

      – Тут, тут, Анастасия Георгиевна.

      Этикет нам преподавала, был предмет у нас такой. Скукожилась немножко, подсохла наша Анестезия, но все еще хороша для своих лет. Говорят, матку недавно отрезали. Мы побаиваемся Анестезии по старой памяти: “Артисты имеют право быть идиотами, но вы, молодые люди, злоупотребляете своим правом!” – так она учила нас в прежние времена.

      – Как вы? – спрашиваем.

      – Ничего, – говорит, – с Божьей помощью.

      Понятное дело, что так себе: муж бросил, сын теперь женится неизвестно на ком, на дочери военнослужащего.

      – Я всегда на стороне женщины, Анастасия Георгиевна, – говорит Алена наша, Аленушка. И изящно жмет Насте руку пониже локтя, научилась в “Вишневом саде”.

      – Женщины? Какой именно? – спрашивает Анестезия холодно.

      Ладно, мы только хотели ее поддержать.

      Теперь – родственники со стороны невесты. Тут еще интересней. Потом, все потом, Анестезия просит нас пройти в зал. Сама она вышла, говорит, подышать. Воздуха не хватает.

      – Кричали “горько”?

      – Нет, – отвечает Анестезия. И, она надеется, на свадьбе ее сына хоть в какой-то мере будут соблюдены правила не то что приличия – душевной гигиены. Хоть кем-нибудь. – Вот, – показывает на коробки, – видели?

      Ладно, чего там. Подарок привез человек, дочь замуж выходит, родная кровь.

      – Кровь? Его там – только сперматозоиды, – шипит Аленушка.

      В смысле вкуса можете на нас положиться. Всецело, Анастасия Георгиевна.

      Заходим, оглядываемся, размещаемся.

      Гости сидят не вместе, редко. Сом, например, один.

      – Та́к-это, – говорит нам.

      “Так это” у него вместо “здравствуйте”, а где его новая… как ее? – ей бы Елену Андреевну играть, жену профессора в “Дяде Ване”, красивое туловище, сегодня – почти что в одних трусах. Многим нравится. И Сому оно приглянулось, если после стольких-то лет…

      Петечка – сразу к туловищу.

      – У нас с Сомом непонимание, – говорит оно Петечке. – Непонимание меня.

      Шуршим подарками, скромными, симпатичными. Дарим, в частности, молодым автобус, расписались на нем, всем театром. Двухэтажный, английский, с правым рулем, чего только нет в “Детском мире”.

      – Горько! – орет Петечка. – Горько!

      Жених с невестой растерянно переглядываются, целуются все же, слегка.

      – Еще, еще! – не унимается Петечка, коньяка уже хлопнул.

      Да погоди ты, дай людям рассесться, налить! Между гостями много пустот, мы протискиваемся, занимаем их.

      Смотрите-ка, официант-негр!

      – Послушай, э-э… милый, приборов нам принеси, – просит Сом. – Как объяснить этой Лумумбе, что у нас едят вилками?

      Теперь, когда мы пришли, сцена полна людьми.

* * *

      Сцена полна людьми, и самые интересные – не Сом и не туловище, даже не трагическая Анестезия и уж, конечно, не математики – мы в театральный пошли, чтоб математику не учить. Родители Милочки – вот кто! Мы первый раз с ними видимся.

      Мы