Ведь. Андрей Кутерницкий

твое сердце, твои мысли!

      Два пламени слились в одно сильное пламя.

      – Вот что сейчас будет! – прошептала она, закрывая глаза, дрожа и вздрагивая.

      У меня никогда не было такой женщины.

      Я только мечтал о такой.

      Она в моих руках.

      Я не выпущу ее.

      Жемчуг ее волос, сверкая, бьется по поверхности ковра – вокруг ее лица умирают миллионы рыб.

      Они задыхаются.

      Я задыхаюсь.

      Но я не выпущу ее!

      Она станет моей, даже если сейчас меня прошьют автоматной очередью! Погибая, истекая кровью, я все равно успею!

      Я смотрю в зеркало.

      Нет, я ничего не чувствую, ничего не испытываю, я только знаю, что:

      У МЕНЯ НИКОГДА НЕ БЫЛО ТАКОЙ ЖЕНЩИНЫ.

      Вся комната наполнена моим бьющимся сердцем.

      Свершается!!! Свершается!!! Свершается!!! Свершается!!! Свершается!!! Свершается!!!

      Свер-ши-лось…

      Рыбы умерли. Я убил их. Они – мои.

      И никто никогда не сможет изъять из моей жизни их мертвого сверкающего блеска.

      Избран!

      А на рассвете, опаздывая на смену в кочегарку, я шел через цветущее Марсово поле, вдыхая густой драгоценный запах сирени, белыми и лиловыми гроздьями застывшей в утренней тишине.

      Медленно вращал вокруг меня Петербург свои мосты, храмы, колоннады, партийные лозунги на стенах зданий.

      Я знал совершенно точно: я – великий человек!

      И прошло два года.

      Два года упали за край жизни и исчезли, сделав прошлое бо́льшим, а будущее…. Нет, я еще не чувствовал, что будущее способно уменьшаться. Будущее так и осталось беспредельным.

      Но я спускался по лестнице ее дома.

      «Я свободен! – говорил я себе и тут же мысленно обращался к ней: – Я свободен от тебя. Я хотел этого. И, уверен, ты тоже хотела. Все, что дано было нам пережить вместе, мы пережили. Наступило похмелье. Расставаться надо вовремя. И еще потому, что все кончается. И это хорошо».

      Я уходил отсюда и знал: в моей памяти этот высокий, крепкий, толстостенный дом останется как ее дом. Имя этому дому будет – Юлия.

      Удивительной мягкостью и округлостью обладало ее имя. Оно как будто выдувалось губами, приготовленными для легкого поцелуя. И оно совершенно не подходило ей, потому что она была худа, угловата, порывиста, с маленьким, крепким, всегда изможденным лицом, ярко блестевшим от кремов. И когда она жесткими пальцами с острыми серебристыми ногтями поигрывала, барабаня по подлокотнику кресла, то под натянутой кожей на наружной поверхности ее кисти мелькали сильные прямые жилы. Но главное, у нее были большие темные глаза, а волосы, гладко зачесанные назад и собранные на затылке в узел, переливались светлым блеском жемчуга. Это было особенно красиво, когда она надевала черное. И вот что странно: это гладко-переливчатое имя с тех пор обрело для меня ее образ – оно столь прочно срослось с нею, так вобрало в свое звучание ее сущность, что я не смог бы в дальнейшем представить ни одной женщины, кроме нее, которая носила бы это