Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница (сборник). Сьюзен Коллинз

представления ни о твоей жизни, ни о твоей семье, ни о том, что ты любишь. О тебе хотят знать, Китнисс!

      – Я не хочу, чтобы они знали. У меня уже отобрали будущее! Я не отдам им своего прошлого!

      – Тогда ври! Сочини что-нибудь!

      – Я не умею красиво врать.

      – Придется научиться. И поскорее. Обаяния в тебе не больше, чем в дохлой рыбе.

      Как он обо мне! Обидно. Видно, даже Хеймитч понял, что сказал грубость, и уже мягче он добавляет:

      – Есть идея! Попробуй сыграть забитую провинциальную девчонку.

      – Забитую? – повторяю я.

      – Ну да, изобрази, будто не можешь поверить, что тебе, простой девчушке из Дистрикта-12, так повезло. Ты о таком и не мечтала. Повосторгайся костюмом, который сделал Цинна. Скажи, какие тут все милые, как тебя поразил город. В общем, если не хочешь говорить о себе, то, по крайней мере, сыпь комплиментами. Все время уводи разговор от себя. И захлебывайся от восхищения.

      Следующие часы проходят в сплошных мучениях. Сразу стало ясно, что бурные восторги у меня не идут. Пробуем выставить меня дерзкой, но с гонором тоже напряженка. Для свирепой я слишком «субтильная». Я не остроумная. Не забавная. Не сексапильная. Не загадочная.

      К концу консультации я вообще никакая. Примерно в то время, когда я упражнялась в остроумии, Хеймитч не выдержал и начал пить, а его замечания стали еще более едкими.

      – Я сдаюсь, солнышко. Просто отвечай на вопросы и старайся не отравить зрителей своим ядом.

      Вечером я обедаю одна в своей комнате. Заказываю гору всяких деликатесов, наедаюсь до тошноты и расшвыриваю тарелки по комнате, вымещая на них злость к Хеймитчу, к Голодным играм, ко всему живому в Капитолии. Когда девушка с рыжими волосами приходит расстелить мне постель, ее глаза расширяются при виде такого погрома.

      – Оставь! – ору я на нее. – Оставь все как есть!

      Ее я тоже ненавижу за этот понимающий и укоряющий взгляд, который говорит, что я трусиха, чудовище, марионетка в руках Капитолия, тогда и сейчас. Для девушки наконец свершится хоть какая-то справедливость: за смерть парня в лесу я заплачу своей жизнью.

      Вместо того чтобы уйти, девушка закрывает дверь и направляется в ванную. Приносит мокрое полотенце, заботливо вытирает мне лицо, стирает кровь с моих рук, порезанных осколками. Почему она это делает? Почему я ей позволяю?

      – Я должна была спасти тебя, – говорю я тихо.

      Она качает головой. Что она имеет в виду? Что мы были правы, когда просто стояли и смотрели? Или она простила меня?

      – Нет, должна.

      Она касается пальцами губ и показывает на меня. Наверное, хочет сказать, что я тоже стала бы безгласой. Вполне возможно. Безгласой или мертвой.

      Целый час мы убираемся в комнате. Когда весь мусор собран и сброшен в утилизатор, я забираюсь в кровать, а девушка подтыкает мне одеяло, как пятилетней. Потом уходит. Мне хочется, чтобы она осталась, пока я не усну. Чтобы была рядом, когда проснусь. Я хочу ее защиты, того, что сама не сумела ей дать.

      Утром вокруг меня кружит