О любви (сборник). Надежда Тэффи

в пропасть. Закрываю глаза.

      – Я влюблена.

      Он ничего, спокоен.

      – В кого же?

      Шепчу:

      – В Юрека.

      – Что же это за Юрек?

      – Он Зосин брат. Он очень взрослый. Ему скоро тринадцать.

      – Вот как! А где же ты с ним видишься?

      – А я совсем не вижусь. Я в окно.

      Он ничего, только брови поднял.

      – Вот, – говорит, – деточка, как нехорошо. Вам ведь запрещено в окошко смотреть. Надо слушаться.

      Я все жду, когда же он рассердится. А он говорит:

      – Ну вот, больше в окошко не смотри, а помолись Богу, чтобы Юрек был здоров и хорошо учился.

      Только и всего!

      И вдруг весь мой страшный грех показался мне таким пустяком, и вся история с Юреком такой ерундой, а сам Юрек смешным, круглым мальчиком. И вспомнились разные унизительные для героя штуки, которые рассказывала Зося и которые я инстинктивно пропускала мимо ушей. Как Юрек боится темной комнаты, и как ревел, когда был у дантиста, и как съедает по три тарелки макарон со сметаной.

      «Ну, – думаю, – дура я, дура! И чего я так мучилась».

      На другой день побежала в четыре часа к окошку. Вижу – ждет.

      Я скорчила самую безобразную рожу, высунула язык, повернулась спиной и ушла.

      – Зося, – говорю. – Я твоему брату дала отставку. Пусть так и знает.

      На другой день приходит Зося в школу страшно расстроенная.

      – Ты, – говорит, – сама не знаешь, что ты наделала! Юрек говорит, что ты его оскорбила и что он, как дворянин, не перенесет позора.

      Я безумно испугалась.

      – Что же он сделает?

      – Не знаю. Но он в ужасном состоянии.

      Как быть? Неужели застрелится?

      Я надену длинное черное платье и всю жизнь буду бледна. А самое лучшее сейчас же пойти в монастырь и сделаться святой.

      Напишу ему прощальное письмо. В стихах. Он тогда стреляться не будет. Со святой взятки гладки.

      Стала сочинять.

      Средь ангелов на небе голубом

      Я помнить буду о тебе одном.

      Не успела я записать эти строки, как вдруг – цоп меня за плечо. Мадемуазель! Наша строгая классная дама.

      – Что ты там пишешь, дитя мое?

      Я крепко зажала бумажку в кулак.

      – Я тебя спрашиваю, что ты такое пишешь? Покажи мне.

      – Ни за что!

      Она поджала губы, раздула ноздри.

      – Почему?

      – Потому что это моя личная корреспонденция. – Очевидно, я где-то слышала такое великолепное официальное выражение, оно у меня и выскочило – к моему собственному удивлению.

      – Ах, вот как!

      Она схватила меня за руку, я руку вырвала. Она поняла, что ей со мной не справиться.

      – Петр!

      Петр был сторож, звонил часы уроков, подметал классные комнаты.

      – Петр! Сюда! Возьмите у барышни записку, которая у нее в кулаке.

      Петр шмыгнул носом и решительно направился ко мне.

      Тут я гордо вскинула голову и швырнула смятую бумажку на пол:

      – С мужиком