Тайны гениев. Михаил Казиник

дня, позабыв и сон и пищу,

      Вкусив восторг и слезы вдохновенья…»

      Моцарт:

      «Нет – так; безделицу. Намедни ночью

      Бессонница меня томила…»

      (Моцарт хочет показать Сальери свою музыку)

      «…Хотелось

      Твое мне слышать мненье; но теперь

      Тебе не до меня».

      Моцарт:

      «…играл я на полу

      С моим мальчишкой…»

      Сальери:

      «Ребенком будучи, когда высоко

      Звучал орган в старинной церкви нашей

      Я слушал и заслушивался – слезы

      Невольные и сладкие текли».

      Моцарт:

      «Представь себе… кого бы?

      Ну, хоть меня – немного помоложе;

      Влюбленного – не слишком, а слегка —

      С красоткой, или с другом – хоть с тобой.

      Я весел…»

      Сальери:

      «Отверг я рано праздные забавы;

      Науки, чуждые музыке, были

      Постылы мне; упрямо и надменно

      От них отрекся я и предался

      Одной музыке».

      Можно приводить бесконечное число примеров, но уже ясно, что разница

      в менталитете Моцарта и Сальери катастрофически огромна. Они словно представляют разные галактики.

      Стиль Сальери – это стиль выдающегося деятеля, руководящего работника, который даже наедине с собой говорит так, как будто выступает перед широкой общественностью.

      Речь Моцарта – само естество.

      Сальери – великий музыкальный жрец, первосвященник, посвященный. Моцарт же во всех внешних проявлениях – рядовой музыкант.

      Но весь ужас Сальери в том, что именно моцартовская музыка есть музыка высшего начала, божественного озарения.

      И, что еще ужасней, лучше всех это дано понять именно Сальери. Получается, все, что принес в жертву музыке Антонио Сальери – самоотречение, бессонные ночи, отказ от радостей жизни, отказ даже от любви, – оказалось необходимым не для того, чтобы самому создать великую музыку, но только для того, чтобы, воспользовавшись всеми своими знаниями, оценить подлинное величие музыки другого композитора.

      Здесь я хочу процитировать блестящую мысль режиссера Юрия Ледермана. Когда мы размышляли на тему о том, кто такая Изора («Вот яд – последний дар моей Изоры») и откуда у Пушкина взялось это имя, Ледерман сказал: «Важно – не кто такая Изора.

      Важно еще одно противопоставление.

      У Моцарта дар любви – его мальчишка, с которым он „играл на полу“, а у Сальери дар любви – яд».

      Но в лице Моцарта одинокий, «осьмнадцать лет» носящий с собой яд Сальери не просто обретает потеряного им ранее Бога.

      Он предлагает Богу сотрудничество:

      «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;

      Я знаю, я».

      И здесь Моцарт произносит самоубийственную для него фразу:

      «Ба! Право? Может быть… Но божество мое проголодалось».

      Именно в эту секунду (и ни секундой раньше) Сальери принимает спонтанное решение – отравить Моцарта:

      «Послушай: отобедаем мы вместе

      В