Первый иерусалимский дневник. Второй иерусалимский дневник. Игорь Губерман

мечтах отныне стать серьезней,

      коплю серьезность я с утра,

      печально видя ночью поздней,

      что где-то есть во мне дыра.

      250

      Я знаю, куда сквозь пространство

      несусь на тугих парусах,

      а сбоку луна сладострастно

      лежит на спине в небесах.

      251

      Есть женщины осеннего шитья:

      они, пройдя свой жизненный экватор,

      в постели то слезливы, как дитя,

      то яростны, как римский гладиатор.

      252

      Думая о бурной жизни личной,

      трогаю былое взглядом праздным:

      все, кого любил я, так различны,

      что, наверно, сам бывал я разным.

      253

      Меняя в весе и калибре,

      нас охлаждает жизни стужа,

      и погрузневшая колибри

      свирепо каркает на мужа.

      254

      Непоспешно и благообразно

      совершая земные труды,

      я аскет, если нету соблазна,

      и пощусь от еды до еды.

      255

      В очень важном и постыдном повинны —

      так боимся мы себя обокрасть,

      что все время и во всем половинны:

      полуправда, полуриск, полустрасть.

      256

      Азартная мальчишеская резвость

      кипит во мне, соблазнами дразня;

      похоже, что рассудочная трезвость

      осталась в крайней плоти у меня.

      257

      Я мыслю и порочно, и греховно,

      однако повторяю вновь и вновь:

      еда ничуть не менее духовна,

      чем пьянство, вдохновенье и любовь.

      258

      Мы гуляем, поем и пляшем

      от рожденья до самой смерти,

      и грешнее ангелов падших —

      лишь раскаявшиеся черти.

      259

      Я давно для себя разрешил

      ту проблему, что ставит нам Бог:

      не жалею, что мог и грешил,

      а жалею того, кто не мог.

      260

      Предпочитая быть романтиком

      во время тягостных решений,

      всегда завязывал я бантиком

      концы любовных отношений.

      261

      Спалив дотла последний порох,

      я шлю свой пламенный привет

      всем дамам, в комнатах которых

      гасил я свет.

      262

      Люблю вино и нежных женщин,

      и только смерть меня остудит;

      одним евреем станет меньше,

      одной легендой больше будет.

      263

      Если я перед Богом не струшу,

      то скажу ему: глупое дело —

      осуждать мою светлую душу

      за блудливость истлевшего тела.

      264

      Кто понял жизни смысл и толк, давно замкнулся и умолк

      Мы вчера лишь были радостные дети,

      но узнали мы в награду за дерзание,

      что повсюду нету рая на планете,

      и весьма нас покалечило познание.

      265

      Нас душило, кромсало и мяло,

      нас кидало в успех и в кювет,

      и теперь нас осталось так мало,

      что, возможно, совсем уже нет.

      266

      Не в силах никакая конституция

      устроить отношенья