И вспыхнет пламя. Сьюзен Коллинз

восстания, потребуется куда больше усилий.

      – У меня получится. Я всем дистриктам докажу, что травилась из-за безумной любви, а не ради желания насолить Капитолию.

      Сноу встает и прикладывает салфетку к пухлым губам.

      – Цельтесь выше.

      – Как это? Что значит «выше»? – не понимаю я.

      – Убедите меня.

      Президент роняет салфетку, берет свою книгу и направляется к двери. Я не смотрю на него и поэтому вздрагиваю, когда в ушах раздается отчетливый шепот:

      – Между прочим, я знаю о поцелуе.

      Дверь захлопывается.

      3

      Кровь… Это же запах его дыхания.

      «Интересно, почему? – думаю я. – Может, он ее пьет?» Представляю себе, как он потягивает багровую жижу из чашки, макая туда печенье.

      За окном заводится машина – тихо, вкрадчиво, словно кот промурлыкал, – и вот звук затихает вдали. Капитолийцы скрываются незаметно, как и приехали.

      Кабинет начинает плясать перед глазами, описывая кривые круги. Не упасть бы в обморок. Я хватаюсь за край стола. Другая рука до сих пор сжимает красивое печенье Пита. Кажется, на нем была тигровая лилия, но теперь в кулаке одни крошки. Я и не знала, что раздавила его в ту минуту, силясь хоть что-нибудь удержать, когда вся жизнь полетела в тартарары.

      Здесь только что был президент Сноу. Дистрикты на грани восстания. Гейл, и не он один, в смертельной опасности. Все, кого я любила, обречены. Неизвестно, кому еще придется расплачиваться за мое поведение. Разве что все изменится после тура. Разве что я усмирю недовольство и успокою президента. Да, но как? Доказав перед всей страной, что люблю Пита Мелларка.

      «Не выйдет, – проносится у меня в голове. – Я не настолько искусно играю». Вот Пит – он и вправду хорош, способен убедить в чем угодно. В то время как я замыкалась и молчала, он говорил за двоих. Но ведь не Пит должен доказать свои чувства, а я.

      В коридоре слышатся легкие торопливые шаги. «Не стоит ей говорить. Ни единого слова». Потянувшись к подносу, я спешу отряхнуть ладонь и пальцы от крошек. Потом беру чашку и делаю судорожный глоток.

      – Все хорошо, Китнисс? – интересуется мама.

      – Да. По телевизору этого не показывают, но президент каждый раз встречается с победителем и желает удачного тура, – жизнерадостно улыбаюсь я.

      Ее лицо светлеет от облегчения.

      – Ясно. Я-то боялась, что у нас неприятности.

      – Ничего подобного. Неприятности могут начаться, когда команда подготовки увидит, как я запустила свои брови.

      Мама смеется. Я смотрю на нее и вспоминаю, что еще в одиннадцать лет приняла на себя семейные заботы. Поворачивать поздно: теперь я всю жизнь буду защищать родных.

      – Налить тебе ванну? – спрашивает она.

      – Чудесная мысль, – отзываюсь я и вижу, как маму радует мой ответ.

      По возвращении с Голодных игр я только и делала, что пыталась наладить наши отношения. Приучала себя обращаться к ней с просьбами, а не сердито отказываться от помощи, как делала все эти