Белоручка. Александр Субботин

никогда, и никуда не пойдёт. А там пусть сами копаются. Соберут наверняка всякую шушеру, а ему с ними за одним столом сидеть будет противно, не то что обсуждать какие-то вопросы и вырабатывать компромисс. А главное, не решат ведь ничего полезного и толкового, но согласившись (а они ведь, дураки, согласятся на всё), этот… как его… Капризов обязательно подумает, что всех сможет купить. Или, что ещё противней, посмотрит и решит, что, полив елеем израненные души бунтовщиков, сможет всех угомонить, вразумить, подчинить. Будто бы детей малых, которые только от невнимания к себе взрослых капризничают.

      Второе чувство в душе Аркадия Васильевича мало-помалу вроде бы начало брать верх. И он уже открыл свой широкий рот с толстыми губами и большими выпуклыми зубами, чтобы крикнуть Анфисе, что всё это чепуха и что он в эти игры играть не станет; что это предназначено только для ослов и неуверенных в себе личностей; что он продолжит борьбу на благо горожан и не постоит за ценой, которую придётся заплатить за правду (впрочем, за какую правду, он не смог бы уточнить даже под пытками). Но тут вдруг в его голову ударила ещё одна, третья мысль. И мысль, надо отметить, весьма глупая и странная. Бабкин вдруг решил сходить и послушать, на чём все сойдутся. Если ему будут предлагать деньги – взять и их. Мало того, даже позволительно с его стороны всячески поддерживать, поддакивать, заниматься всякого рода соглашательством на этом совете, какие бы паскудные решения ни принимались на нём. В конце концов, это же власть, а с властью честно играть не следует. Ведь она сама и пишет правила. А потому у честного и свободного гражданина есть одно лишь преимущество перед этой машиной насилия – лукавство.

      Правда, там будет ещё и Минусов, а с ним Бабкин не очень хотел встречаться. Была у Аркадия Васильевича перед ним какая-то робость или виноватость. И это даже несмотря на нарциссический характер. Впрочем, поразмыслил Бабкин, даже из этой встречи можно будет извлечь нечто полезное. Может быть, даже про Анфису удастся узнать что-нибудь эдакое.

      – Ничего особенного, – крикнул Бабкин в сторону ванной. – Приглашают самых видных. Договориться хотят.

      – Ты пойдёшь? – крикнула из ванны Анфиса.

      – Подумаю. У меня дела.

      – Какие дела?

      – Есть некоторые.

      – Странно, что меня не зовут, – заметила Анфиса, выходя из ванной уже при параде.

      Бабкин игриво улыбнулся.

      – А ты попроси своего – пусть похлопочет. Там написано, что можно пригласить ещё.

      – Как журналиста меня туда не пустят, – ответила Анфиса.

      – Зачем? Как часть городской элиты.

      Бабкин говорил это в насмешку, но Яцко задумалась серьёзно.

      – А это неплохая мысль. Видишь, иногда с утра ты бываешь очень даже сообразительным.

      – А ты уже собралась уходить? – как бы расстроившись, напомнил Бабкин.

      – Да, пора.

      Она вошла на кухню и поцеловала его в гладкую щёку.

      – Я тебе