Стальное колечко (сборник). Константин Паустовский

про́центов», потом согласился, но попросил, чтобы ему за это в колхозе выписали два трудовых дня. Председатель колхоза, комсомолец Леня Рыжов, рассмеялся:

      – Там видно будет! Ежели ты у баб этой экспедицией дурь из головы выбьешь, тогда выпишу. А пока шагай!

      И дед, благословясь, зашагал. В дороге о черте рассказывал неохотно, больше помалкивал.

      – А он ест что-нибудь, черт? – спрашивал, посмеиваясь, Рувим.

      – Надо полагать, рыбкой помаленьку питается, по земле лазит, ягоды жрет, – говорил, сморкаясь, дед. – Ему тоже промышлять чем-нибудь надо, даром что нечистая сила.

      – А он черный?

      – Поглядишь – увидишь, – отвечал загадочно дед. – Каким прикинется, таким себя и покажет.

      Весь день мы шли сосновыми лесами. Шли без дорог, перебирались через сухие болота – мшары, где нога тонула по колено в сухих коричневых мхах.

      Жара густо настаивалась в хвое. Кричали медведки. На сухих полянах из-под ног дождем сыпались кузнечики. Устало никла трава, пахло горячей сосновой корой и сухой земляникой. В небе над верхушками сосен неподвижно висели ястребы.

      Жара измучила нас. Лес был накален, сух, и казалось, что он тихо тлеет от солнечного зноя. Даже как будто попахивало гарью. Мы не курили. Мы боялись, что от первой же спички лес вспыхнет и затрещит, как сухой можжевельник, и белый дым лениво поползет к солнцу.

      Мы отдыхали в густых чащах осин и берез, пробирались через заросли на сырые места и дышали грибным прелым запахом травы и корней.

      Мы долго лежали на привалах и слушали, как шумят океанским прибоем вершины сосен, – высоко над головой дул медленный ветер. Он был, должно быть, очень горяч.

      Только к закату мы вышли на берег озера. Безмолвная ночь осторожно надвигалась на леса глухой синевой. Едва заметно, будто капли воды, блестели первые звезды. Утки с тяжелым свистом летели на ночлег.

      Озеро, замкнутое поясом непроходимых зарослей, поблескивало внизу. По черной воде расплывались широкие круги: играла на закате рыба.

      Ночь начиналась над лесным краем, долгие сумерки густели в чащах, и только костер трещал и разгорался, нарушая лесную тишину.

      Дед сидел у костра и скреб пятерней худую грудь.

      – Ну, где же твой черт, Митрий? – спросил я.

      – Тама, – дед неопределенно махнул рукой в заросли осинника. – Куда рвешься? Утром искать будем. Нынче дело ночное, темное, – погодить надо.

      На рассвете я проснулся. С сосен капал теплый туман.

      Дед сидел у костра и торопливо крестился. Мокрая его борода мелко дрожала.

      – Ты чего, дед? – спросил я.

      – Доходишься с вами до погибели! – пробормотал дед. – Слышь, кричит, анафема! Слышь? Буди всех!

      Я прислушался. Спросонок ударила в озере рыба, потом пронесся пронзительный и яростный крик.

      – Уэк! – кричал кто-то. – Уэк! Уэк!

      В темноте началась возня. Что-то живое тяжело забилось в воде, и снова злой голос прокричал с торжеством:

      – Уэк! Уэк!

      – Спаси, владычица троеручица! – бормотал,